Каменные клены

теперь я не читаю книг, вместо них я читаю вторую тетрадь саши сонли, совсем не похожую на первую, вообще ни на что не похожую, разве что — на монолог из посланий, написанных овидием от лица несуществующих ревнивых женщин

я читаю про лиловые заросли вереска под дождем, свинцовый блеск ирландского моря, про эолову арфу на чердаке, кровь матери на засыпанном хвоей снегу, голубую известь под ногтями отца, про то, что потолок ее детской похож на корочку яблочного пирога, а волосы ее сестры — на выцветшие водоросли, про вязаные носки, в которых она ложилась спать со своим женихом, я читаю и думаю: сколько у нее было мужчин, у этой немой из портичи,оперной фенеллы, [125] исполняющей мимическую партию на глазах у безучастной публики?

125

Фенелла— имеется в виду опера французского композитора Д.Ф. Обера «Фенелла» («Немая из Портачи»), написанная на либретто Э. Скриба. Партия немой девушки Фенеллы — мимическая.

дэффидд монмут, которому ничего не перепало

пианист из гостиницы в Кенсингтоне, высосанный из пальца

смотритель дрессер, который ни за чем не присматривает

да сколько бы ни было! эту тетрадку я не променял бы ни на ласарильо с тормеса, [126] ни на дневник чумного года [127] — зато сжег бы ее с великим удовольствием, как тот подлый венецианец, что заполучил манускрипт цицерона и уничтожил его, наскоро списав наилучшие мысли [128]

126

ласарильо с тормеса— «Жизнь Ласарильо с Тормеса, его невзгоды и злоключения» — «La vida de Lazarillo de Tormes у de sus fortunas у adversidades», испанская повесть, анонимно изданная в Бургосе.

127

…дневник чумного года— книга Даниэля Дефо «Дневник чумного года, содержащий наблюдения и воспоминания о самых замечательных событиях как общественных, так и сугубо личных, произошедших в Лондоне во время последнего великого испытания в 1665 году» (Daniel Defoe. A Journal of the Plague Year).

128

…как тот подлый венецианец, что заполучил манускрипт— имеется в виду венецианец Альционо, который уничтожил рукопись трактата Цицерона «De gloria», использовав лучшие места из него в своих сочинениях.

***

единственное в городе кафе с двумя компьютерами, где я в прошлый раз проверял почту, закрылось на переделку: из него, похоже, собираются сделать лавку пряностей

в новой витрине нет ни ладана, ни мирриса, зато банки с коричными палочками [129] лежат горой — хватило бы на похороны бедной нероновой жены

кто будет покупать корицу в городе, где едят только фруктовый хлеб и сосиски? и где я теперь буду отвечать на письма? спросил я гвенивер, завернув в пустоватый трилистник, города, где нельзя проверить почту, подобны безлюдной пустыне, в них я чувствую себя голодным кочевником, письма, выброшенные на электрический ветер, не дают мне покоя!

129

…коричными палочками— император Нерон, убив свою жену Собину, приказал собрать всю корицу в Риме и сжег ее во время ритуальных похорон.

гвенивер пожала плечами и провела меня в комнату, где ее внук делал уроки, скрючившись перед маленьким дисплеем — лицо у мальчика было слишком белым, таким бывает свежий сыр каэрфилли, который сразу крошится в руках, он неохотно слез с табуретки и пошел за гвенивер в чайную, оглянувшись на меня несколько раз, как будто боялся, что я вынесу его потрепанный ноутбук через черный ход

я занял его место, проверил почту — ничего! потом заметил внизу, в правом углу экрана, значок какого-то форума, нажал на него и дал волю своему любопытству

чорт, лучше бы я этого не делал

ловкость, лень и лукавство, чем не три причины влюбиться до беспамятства? рефлексии, ревность и расточительность, чем не причины для убийства?

дайте мне букву, и я назову вам не меньше трех причин для чего угодно, но не спрашивайте меня, что может заставить человека убить двух доверчивых псов, названных в честь воронов-сплетников, садившихся одину на плечи

прочитав несколько страниц в гостевой вишгардских луферсов, я совершенно расстроился, захлопнул компьютер и вернулся в зал, пройдя мимо украшенной крахмальными оборками спины гвенивер и сутулой спины юного маунт-леви, охотника на ведьм — оба были заняты выкладыванием марципанов на большое блюдо

спасибо, джуниор! я остановился перед ними, положив руки на стойку бара, знаешь, парень, что я думаю о ваших шутках? один ученый китаец, живший во времена пяти династий, проснулся у себя дома в непристойном виде: на лбу у него был нарисован краб, а за ушами торчали мокрые фазаньи перья, так над ним подшутили школьные друзья

представь себе — он очень огорчился и тут же покончил с собой

***

перебравшись из кленовв привычную комнату над баром, я едва заснул на жесткой пиратской койке — когда патрик давал мне ключи, он сказал, что принесет шерстяной плед, но я отказался и целый час дрожал под худым покрывалом, истертым, будто динарий времен каракаллы

сначала мне приснились белые цветы крапивы вокруг крыльца, поникшие под дождем, заколоченное фанерными листами окно веранды, и я, сознавая себя спящим, дергаю шнурок медного корабельного колокольчика, висящего на резном столбе, но в доме нет никого, кто бы мог отпереть мне дверь

дождь усиливается, трубы наполняются жестяным звоном, вода на решетке кружится, будто дервиш, я обхожу дом и забираюсь на чердак по железной лесенке, я знаю, что круглое окно чердака открыто, оно всегда открыто

на полу влажное деревянное крошево, зацветшие заводи журналов, письма и сепии вроссыпь, я сажусь на пол, чтобы приглядеться, и тут дом трогается с места, и плывет, покачиваясь, в дождевой воде, в сонном осеннем сурике, в чернильной мезге терновника — за круглым окном, все больше похожим на иллюминатор, густой космической заваркой плещется полночь, на безмолвье чужих колоколен и на зимний огонь маяка, повторяю я неизвестно откуда взявшуюся строчку, и просыпаюсь с ней же, будто с облаткой под языком

я встал, выпил ржавой воды из-под крана, выключил забытый на столике ночник, на часах была половина четвертого, самое смутное время — сейчас беспокойная миссис сонли наверняка качается в своем плетеном кресле

я обмотал вокруг шеи свитер и заснул в другой сон

в другом сне отец явился в пансион, чтобы поговорить со мной, а саша не пустила его на порог, я же слушал их диалог, стоя босиком в коридоре, в длинной ночной рубашке

я не могу впустить вас с этой кошкой, говорила саша, у меня в саду две огромные собаки, они разорвут ее в клочья! отец бормотал что-то докучливым, будто комариный звон, голосом, я видел серый рукав его пальто, с рукава на плиточный пол стекала вода, наверное, дождь все еще идет, подумал я, он продолжается в этом сне, какой длинный утомительный дождь

***

прошлой ночью я совсем не мог спать и думал о саше, с головой утопая в пышной тюдоровской кровати комнаты номер пять — не хватало только балдахина на резных столбах и ниши для требника в изголовьи

я представлял их обеих, старшую и младшую — как они лежат, не касаясь друг друга, на такой же высокой кровати, прислушиваясь к дождю, две твердые фигурки из мыльного камня, лежат и смотрят вверх на гипсовую ангельскую лодыжку, оставшуюся на потолке после того, как построили перегородку еще я думал о сашином отце, как он лежал на асфальте посреди дороги, раскинув ноги в хлопковых носках, я еще подумал, что в таких случаях ботинки умудряются слететь с завязанными шнурками, а мне всегда казалось — это только в кино

девушка, которую, как потом выяснилось, звали гизелой, наклонилась над ним так низко, что кровь из ее шеи капала прямо на белую рубашку, как будто кто-то медленно сыпал ему на грудь переспелую крупную клюкву, она держала его голову в руках и все время оглядывалась, словно искала глазами сочувствующих зрителей, полицейских с желтыми клеенчатыми лентами, деловитых парней в белых халатах с высоко поднятыми капельницами в руках

но на дороге был только я

я сидел, прислонившись к погнутой дверце своей машины, и пытался протереть правый глаз грязной ладонью — мне показалось, что туда попала целая туча асфальтовой пыли, на гизелу и плотника я смотрел левым глазом, и они немного расплывались в горячем воздухе, но потом я перестал смотреть, потому что крупная клюква посыпалась у меня с ладони и стало темно