Каменный мешок

— Что думаешь про эти Хёскульдовы байки? — спросил Эрленд, садясь за руль.

— Про газгольдер-то? По-моему, чушь собачья, — сказала Элинборг. — Тут надо в самом деле почитать старые газеты. Но насчет слухов вообще он прав на сто процентов. Нас, исландцев, жареным т у пиком не корми, дай сказать какую-нибудь гадость про ближних. Из этого, конечно, вовсе не следует, что Беньямин ее убил, и ты сам это прекрасно понимаешь.

— Верно, но ведь у нас и другая пословица есть, «что в народе говорят, то и правда»?

— Ну есть, и что? Про Беньямина я лучше расспрошу сестру этой девушки. А ты мне вот что скажи, как там Ева Линд?

— Лежит себе в кровати, кажется, будто спит безмятежным сном. Врачи твердят, мол, мне надо с ней разговаривать.

— Разговаривать? А зачем?

— Она якобы все слышит, несмотря на кому, и это ей якобы идет на пользу.

— И о чем ты с ней разговариваешь?

— Пока ни о чем. Не могу никак придумать, что ей рассказать.

Сестра пропавшей без вести, по имени Бара, была прекрасно осведомлена на предмет упомянутых Хёскульдом слухов и с порога заявила, что в них нет ни намека на истину. Родилась она куда позже сестры и в настоящее время жила в огромном особняке в Ямной бухте, замужем за богатеем, сколотившим состояние на оптовой торговле. Жила, можно сказать, в роскоши — бросались в глаза и изысканная обстановка в доме, и бриллианты на его хозяйке, и ее высокомерие по отношению к незнакомцам вроде этой бабы из полиции, которая зачем-то к ней пожаловала. Элинборг решила, что хозяйка, вероятно, никогда в жизни не ведала нужды, не считала деньги, никогда не сталкивалась с необходимостью в чем-либо себе отказывать и никогда не общалась ни с кем вне круга себе подобных. Наверное, никогда и не воображала себе никакой другой жизни. Аналогичную судьбу, судя по всему, прочили и ее сестре — но та вдруг взяла да и пропала без вести.

Элинборг вкратце изложила Баре суть дела по телефону, и та начала без предисловий:

— Сестрица моя по уши была влюблена в этого Беньямина, и я, признаться, никак не могла взять в толк, а с какой, собственно, стати. Если хотите знать, на мой взгляд, он был тупой чурбан. Роду он был знатного, спору нет, Кнудсены — самая знатная семья в Рейкьявике. Но Беньямин был адски скучен.

Элинборг улыбнулась, не понимая, о чем она.

— Я хочу сказать, он был мечтатель. Все время витал в эмпиреях, всем уши прожужжал про свои революционные идеи на предмет торговли. Впрочем, нельзя не отметить, он оказался кругом прав — только сам на этом ничего не заработал. И еще не мог отказать себе в другой странности — всегда держал разную шваль себе за ровню. Горничным позволялось обращаться к нему на «ты». Нынче люди и забыли, что есть такое местоимение — «вы». Никакого больше уважения не осталось в Исландии. Да и горничные перевелись.

Бара в возмущении смахнула со стола пылинку.

Элинборг перевела взгляд на главное украшение гостиной — две массивные картины, портреты хозяина и хозяйки. Первый выглядит подавленным, уставшим от жизни, думает о чем-то своем. Вторая, напротив, этакая Снежная королева, ледяная ухмылка на каменном лице. Сразу ясно, кто в этом браке глава семьи, горько усмехнулась про себя Элинборг. Мужчину на портрете нельзя было не пожалеть.

— Но если вы полагаете, будто Беньямин сжил мою сестру со свету, то могу вас уверить, вы ошибаетесь, — сказала Бара. — Кости, что вы нашли на Пригорке, не ее.

— А почему вы так в этом уверены?

— Уверена, и все тут. Беньямин в жизни мухи не обидел. Такой уж он был. Тряпка, можно сказать, на мужчину не похож. Мечтатель, я вам уже говорила. А как сестра пропала, так он и вовсе скис. Просто на глазах рассыпался в прах. Забросил дела, перестал появляться в обществе. Вообще все забросил. Так и не смог оправиться. Мама отдала ему письма, что он писал сестре. Наверное, она их и прочитала — говорила мне потом, мол, написаны с нежностью и любовью.

— Вы были с сестрой близки?

— Нет, скорее нет. Начать с того, что я много младше. Сколько себя помню, она была уже большая и взрослая, а я маленькая и совсем еще ребенок. Мама всегда повторяла, что сестра пошла в отца. Не такая, как все, замкнутая, не знаешь, как себя с ней вести. Мрачная даже. Да и то, ведь папа тоже…

Бара оборвала себя на полуслове.

— Тоже? В каком смысле? — спросила Элинборг, уже зная, о чем она.

— Да в этом самом, — недовольным, раздраженным тоном ответила Бара. — Покончил с собой.

О-го-го! Говорит так, словно речь не о ее отце. Ни капли сострадания.

— И нет чтобы сделать это тихо, как сестра. Нет, папочка был не таков, что ты. Повесился прямо посреди гостиной. На крюке для люстры. Чтобы все видели. Вот как папочка позаботился о семье, ничего не скажешь.

— Вам, наверное, было очень тяжело, — посочувствовала Элинборг, стараясь скрыть удивление.

Бара смотрела на нее, изображая на лице возмущение — кто она такая, чтобы заставлять ее ворошить прошлое?

— Сестре пришлось тяжелее всех. Они очень любили друг друга, папа и сестра. Такое так просто из головы не выкинешь. Бедная девочка.

В тоне хозяйки на миг проскочило что-то похожее на жалость.

— И это случилось?..

— За несколько лет до того, как сестра пропала.

Постойте-ка. Тут что-то не так. Готова спорить, собеседница чего-то недоговаривает. Такое впечатление, будто реплика отрепетирована. Сказано без страсти, нейтральным тоном. Странно. А может, она просто такая, эта женщина. Самодовольная, толстокожая, бесчувственная.

— Надо отдать должное Беньямину, обращался он с ней как полагается, — продолжила Бара. — Был вежлив, писал письма и все такое. Тогда было в моде, если пара помолвлена, гулять под руку по Рейкьявику и округе. В общем, ухаживал он за ней донельзя обыкновенно, аж тошно. Познакомились они в отеле «Борг», [42] в те времена только там люди и знакомились. А потом последовали визиты, эти вот прогулки по городу, поездки туда-сюда — в общем, как и у всех. Дальше он сделал ей предложение, и когда она пропала, до свадьбы оставалось недели две.

42

Фешенебельный отель в стиле арт-деко, в самом центре Рейкьявика, на площади Восточное поле ( исл.Austurv"ollur), у здания парламента. Построен в 1930 году.

— Насколько я понимаю, ходили слухи, будто она утопилась, — сказала Элинборг.

— Да, ходили такие слухи. Ее искали по всему Рейкьявику. Целую армию собрали, искать ее, но не нашли ни волоска. Мне мама рассказала. Сестра утром ушла из дому, собиралась по магазинам, их тогда было куда как меньше, чем сейчас. Ничего не купила, зашла в лавку к Беньямину, и после этого ее никто не видел. Полиции Беньямин сказал, что они поссорились, винил в случившемся себя. В общем, принял все слишком близко к сердцу.

— А почему говорили, будто она именно утопилась, а не другое что?

— Вроде бы какие-то люди видели, что какая-то женщина нырнула в волны с берега — там, где нынче кончается улица Трюггви. Одета она была в плащ, как у моей сестры, и росту примерно такого же. Вот и вся история.

— А из-за чего они поссорились?

— Какая-то мелочь в связи со свадьбой. Во всяком случае, так говорил Беньямин.

— Но вы полагаете, дело было в чем-то другом?

— Понятия не имею.