Каменный пояс, 1975

— Познакомьтесь, пожалуйста, — редактор простер руку в сторону Андреева. — Отпускник из Челябинска.

— Очень рада, — живо обернулась женщина и протянула ему свою руку. — Огнева.

Он назвал себя и мимолетно сумел определить, что глаза у нее большие и голубенькие. Ему даже показалось странным, что такие глаза упрятаны за стекла.

— Предлагаю отпускнику составить вам компанию, да что-то не вижу особого восторга с его стороны.

— Поедемте, — поддержала редактора Огнева. — Прогулка заманчивая! Вы бывали на Увильдах?

Григорий Петрович улыбнулся снисходительно:

— Бывал.

— Езжай, езжай, — подогрел еще редактор. — Часикам к пяти и я прикачу. Отдохнем вечерок вместе.

Андреев решился ехать. Редакционный газик бежал бойко, привычно подминая под себя километры. Дорога здесь хорошая, только недавно прошел грейдер. Грунт крепкий, не хуже асфальта.

Огнева сидела рядом с шофером. Ей, вероятно, лет тридцать пять. В крепких округлых плечах, обтянутых крепдешиновой кофточкой, во всей упругой фигуре чувствовался человек зрелый, в зените своего расцвета.

Дорога ныряла с косогора на косогор. По обе стороны медно-зелеными стенками тянулись сосны. Изредка между ними выделялись яркой зеленью березы.

Ехали молча. Андреев просто не знал, о чем сейчас надо говорить. Огнева, наконец, спросила шофера:

— Где-то здесь эти озера со странными названиями?

— Подъезжаем, — ответил тот.

Огнева повернулась к Андрееву, и опять он увидел ее голубенькие глаза в стеклянных застенках.

— Вы, надеюсь, слышали про эти озера — Тпруцкое и Нуцкое?

— Каждый кыштымец их знает.

— Представьте, я тоже имею основания считать себя кыштымкой, но узнала о них недавно.

— Неудивительно, вы — не рыбак.

— А почему они так называются?

— Все просто. Была здесь конная дорога — покосы, лесные делянки для заготовки дров. Возили рыбу с Увильдов. Груженый воз в гору идет туго. Хозяин и кричал на лошадь: «Ну! Ну!» С горы боязно, чтоб воз не разогнало. Вот и кричал: «Тпру! Тпру!» А поскольку одно озерко недалеко от подъема, его прозвали Нуцким, а другое соответственно — Тпруцким.

— Нет, неоригинально!

— Зато правильно.

— Ну, а слышали вы что-нибудь про Дунькин сундук и Самсонкин гроб?

— Читал. Книжка есть про них.

— А про Силантия Сугомака?

— Нет. Зато я про Липунюшку знаю! — по-мальчишечьи похвастался Григорий Петрович, чтобы подзадорить Огневу. Она живо обернулась и спросила обеспокоенно:

— Откуда?

— Дед один рассказывал.

— Так я и знала! Я его предупреждала — про Липунюшку пока никому не говори. Будет у меня публикация, тогда пожалуйста!

— А! — радостно засмеялся Андреев. — Теперь я вас знаю.

— Положим. А вы кто?

— Я? Отпускник.

— А профессия у отпускника есть?

— Журналист.

Она обхватила голову руками:

— Ах, как я опрометчиво поступила! Не поинтересовалась наперед, кого мне редактор в попутчики определил.

— Действительно!

— Вы же конкурент. Знаете, зачем я еду на Увильды?

— Понятия не имею.

— Послушать одну старушку. Для нашего брата фольклориста — она сущий клад. И что ценно — ее никто еще не открыл. Я буду первая.

— Не бросите же вы меня одного!

— Почему бы и нет?

В разговоре не заметил, как подкатили к Увильдам в том месте, где была деревушка Сайма. Газик влетел в тихую зеленую улицу и остановился враз, как вкопанный.

Рыбацкая деревенька Сайма стояла в стороне от большой дороги на берегу протоки, которую образовывал матерый берег и берег острова. Остров зарос липой, елями, ольхой и березами. На нем целое лето без пастуха паслись козы и овцы. Протока местами заросла камышом, на воде кругляшками лежали кувшинки. Отсюда на лодке можно выплыть в само озеро, на его бескрайную голубую гладь. У мостков и возле них чернели, голубели всякие лодки: и увалистые плоскодонки, и юркие долбленки, и красавицы шлюпки. Большой рабочий баркас лежал у воды на боку, подпертый березовыми кольями, — ремонтировался.

Улица была широкая. Цвела на ней репчатая гусиная лапка, колыхались одуванчики. Желтыми глазами смотрел на синее небо курослеп.

Мальчишки и девчонки гомонили на берегу протоки — купались. На завалинке двухоконного дома сидел седобородый дед в валенках и посматривал красными глазами на машину. Шофер развернул ее и нацелился на обратную дорогу.

Огнева сказала:

— Обожди минутку, — и направилась к деду. Тот почему-то забеспокоился, заерзал на завалинке.

— Скажите, папаша, где найти Аграфену Степановну Кареву?

Старик моргал слезящимися глазами, зрачки которых обесцветились до того, что трудно определить, какие они были в молодости. Видимо, вылиняли глаза на озерном ветру. Дед ничего не ответил. Огнева приняла его за глухого.

— Боже ты мой! — вздохнула она и повысила голос: — Аграфену Кареву нам надо, понимаете?

— Ты, девка, не кричи, — неожиданно прошамкал дед. — Не глухие мы, слышим, поди. У меня ухи вострые, это глаза малость слезятся, а ухи вострые.

— Почему же тогда не отзываетесь?

— Я соображал.

— Чего тут соображать-то?

— Как чего? Где она, Кариха-то? Она старуха-то, знаешь, какая?

— Какая?

— Непоседная. И соображаю, где она седни. Утром червяков копала да удочки ладила. Выходит, рыбалит она.

— Как рыбалит? — удивилась Огнева и взглянула на Андреева. В уголках ее резко очерченных губ пряталась улыбка: вот на каких чудных стариков наткнулись. Один еле шамкает, а «ухи» у него вострые, а другая, которой по слухам тоже где-то под семьдесят, ловит рыбу.

— Обыкновенно. Сидит на лодке за островом и ловит. Валяйте к ней. Весло мое возьмите, вон оно к стене прислонено.

Андреев взял кормовое весло, еще не зная, поплывет Огнева к Карихе или будет ожидать ее на берегу. Видимо, этим он положил конец ее колебаниям. Она махнула шоферу: мол, можешь уезжать. Шагая к лодкам, сообщила Андрееву:

— Старуха, кажется, любопытная.

Андреев подумал, что старуха-то, понятно, любопытная, но и сама-то Огнева из людей, видать, непростых. Григорий Петрович выбрал плоскодонку, сдвинул ее на воду и пригласил Огневу садиться. Она сняла туфли, забралась в лодку босиком, и он обратил внимание на ее маленькие аккуратные ноги, на красивые, будто точеные, пальцы.