Каменный пояс, 1983

Николай поднялся на локте и, улыбаясь, смотрел на приятеля.

— А тебя, видно, крепко прижало, — сказал Наумов.

— Это только что, а вообще я бегом. Все нормально.

— Так уж и все! Работаешь?

— Вот это нет пока. Буду на колесный трактор проситься.

— Куда тебе! Гусей тебе пасти, — Наумов засмеялся и окинул взглядом кухню. — Вот, значит, где обитаешь. Покой, тишина, в печке щи варятся…

— Утром еще сварились, — улыбнулся Николай, — и не в печке, а на газовой плите… Ты сам-то как? Все в общаге обитаешь?

— Да теперь, считай, последнюю неделю.

— Что, опять с попутным ветром?

— Хуже, — Наумов даже вздохнул. — Женюсь. Помнишь администраторшу? Ну, вот…

Наскоро переодевшись в горнице, Катерина прошла мимо них в сени.

— Вот с таким пузом уже, — показал Наумов.

— А ты в первый раз, случайно, не так же женился? — спросил Николай, как самому показалось, смело и дерзко.

— Угадал, — усмехнулся Наумов. — Но от этой, похоже, не сбежишь. Да и нет особой охоты. По вот такому дому соскучился, — он повел рукой, — хотя сидит еще какой-то микроб…

— Вита-вита? — припомнил Николай.

— Как? А-а, «виа эст вита»… Оно и так, и так правильно.

— Не понял…

— Ну и для меня, и вообще. На моей дороге петель больше, а ехать, что тебе, что мне — от и до. Это, правда, я не так давно понял. Мог бы легче прожить.

Наумов говорил как-то затруднительно, словно что-то подпирало его изнутри, и Николай захотел помочь ему.

— Как я? — спросил он.

— Да хотя бы…

Николай сел на койке, откинувшись к стене. Ему стало совсем легко, но двигался он осторожно.

— Прижало крепко? — с сочувствием вроде спросил Наумов.

Николай отмахнулся.

— А жена у тебя ничего.

— Да? — Николай усмехнулся: само собой как-то вышло.

— Я же тут давно езжу, видел ее возле столовой. Работает там?

— Сейчас на ферме, — нехотя ответил Николай.

— Ну ясно, жизнь диктует… Слушай, а тут же, в Богдановке, Микешин должен быть… Петька или Пашка?

— Пашка, — подтвердил Николай, — он сейчас со своим звеном комбайны на зиму ставит.

— Собраться, что ли, как-нибудь… Все, вроде, в голове перемешалось, а вот училище помню.

— А я как-то так, — пожал плечами Николай.

— Ну это я в состоянии уразуметь, — согласно кивнул Наумов. — Для вас это была временная отлучка из дома, а у меня с училища, как ты говоришь, вита-вита начиналась. Гражданином мира себя почувствовал. Потом морфлот… Вообще-то жалеть не о чем. Слушай, — решился на что-то Наумов, — а вообще ты себя как чувствуешь, уверенно, надежно?

— В смысле чего?

— В смысле жизни.

Николай мог бы тут же ответить, что нормально, мол, живу, но как-то чересчур внимательно смотрел на него Наумов.

— Да как сказать, — потянул он.

— Говори, как знаешь, — быстро сказал Наумов. — Закурить можно?

Николай махнул рукой: валяй.

— Черт его знает, Мишк, — заговорил. — Вроде нормально жил. Знал, что нынче делать, знал, что завтра. Сын вот родился…

— Ну, это ясно. Я тебе то же самое могу рассказать. Но ведь надо, чтобы и тут вот, — Наумов стукнул себя в грудь, — какая-то жизнь была. Чтоб грела, понимаешь…

— Это понятно, — кивнул Николай.

— Хм, понятно! — Наумов разгорелся. — Понятно только, что там должно что-то быть. А вот живой человек, работает, двигается, а внутри у него все засыпает. Душа, как говорится, устала и засыпает. А потом тихо, во сне — чик — и умерла. А ты живешь, двигаешься, потом хвать — пусто! А еще здоров как бык. Еще много делов натворишь, животное дело — не хитрое. А как хватишься, так все из рук и повалится. На людях еще жив, а в одиночку — полкило водки и спать…

Николай усмехнулся.

— Ты чего? — быстро спросил Наумов.

— Правильно ты говоришь, — смущенно сказал Николай, хотя усмехался всего-навсего этому «полкило водки».

— Не в этом дело, — вздохнул Наумов. — Башкой понимаешь, что цель какая-то в жизни нужна. Начинаешь ее выбирать, чтоб заманивала. Все, нашел вроде. Живешь день, другой, а живешь как и до этого жил: работал, спал-ел, — и начинаешь на досуге о цели этой своей думать, на косточки ее разбирать, обсасывать. Все, высосал. Теперь бы сложить, а она рассыпается. Понимаешь? Ты к ней ни на шаг не приблизился, а ее уже нет! Что делать?

— Полкило водки — и спать, — подсказал Николай.

Наумов вздохнул, поджег потухшую сигарету.

— Потом решил, все оттого, что дом бросил, родителей и все такое, короче говоря, оторвался. Об этом же много сейчас говорят. Поехал домой, привыкать мне что ли ездить. Пожил у двоюродной сестры, на кладбище сходил, стал приглядываться к землякам. А через неделю уехал: скучно, тоскливо… Может быть, дальше — больше прижился бы, но так и в любом другом месте можно. А дома, главное, ждешь чего-то такого, а ничего нет. Поехал к жене, сына, думаю, начну воспитывать…

— Вот это правильно, — быстро вставил Николай, только теперь понявший, что все это Наумов о себе говорит.

— Может, и правильно, — кивнул приятель, — да он уже другого папой зовет. Да и вообще… Ну растил бы я его до восемнадцати лет, скажем, а потом что?

— Помогал бы, — запросто сказал Николай. Наумов усмехнулся.

— Я ему и сейчас помогаю. Так ради этого, что ли, надо жить?

— А разве вообще жить не надо?

— А какая мне от этого польза?

— Но от тебя же есть польза, — Николаю казалось, что говорит он умно и убедительно.

— На одном понятии полезности не проживешь, я думаю, — сказал Наумов. — Я вот о тебе спрашиваю, ты на месте оставался, ничего тебя не дергало…

— Да я уж скоро полгода, как между небом и землей, — развел руками Николай.

— Все равно, это временно. Да и говоришь ты не о жизни, а про работу, так?

— Ну так, — не совсем понимая, подтвердил Николай. — Но мне же все равно не по себе…

— Временно, временно — это же ясно. Мало ли отчего не спишь по ночам, но ведь ты живешь дальше и желание жить не пропадает, так?

— Да вообще-то, — соглашаясь, проговорил Николай.

— А почему не пропадает? Значит, есть ясная цель, которую ни болезнь, ни безработица не заслонили?

— Ну ясная, не ясная, — Николай задумался. — Сына надо растить, работать…

— Об этом мы уже договорились, — перебил Наумов. — Это так…

— Почему «так»? А что же еще?

— Должно быть что-то главное, важное, когда все меняется, все можно изменить, а это всегда одно и то же. Основа.

Разговор их выстраивался постепенно, забирал обоих все больше, но все же оставалось у Николая какое-то недоверие к словам приятеля, словно затеял он разговор ради разговора, по смотрел он серьезно и чего-то ждал.