Каменщик революции. Повесть об Михаиле Ольминском
Шрифт:
— Достать! — приказал пристав.
Полицейский грохнулся на колени перед печкой, открыл дверцу и, обжигая руки, с руганью вышвырнул горящий пук рукописей на пол. Сдернул со стола скатерть и, набросив ее на рукописи, загасил пламя.
— Нехорошо, господа Александровы, нехорошо! А еще интеллигентные люди! Нехорошо! — протянул пристав, уселся за стол и приказал полицейскому: — Клади сюда! И обыскать все! Как следует!
Трое полицейских и филер в цивильном платье ринулись исполнять приказание. Искали ретиво. Перерыли, перетрясли все, до последнего лоскутка. Больного подняли с постели, обыскали самого, а затем прощупали с чрезвычайной дотошностью матрас
Рукопись, оказавшаяся сверху, сильно обгорела, и пристав, стараясь не запачкать руки, отложил ее в сторону и углубился в чтение следующей.
Читал он старательно, пытаясь добраться до истинного смысла написанного, и в минуты особо сильного напряжения мысли шевелил толстыми губами и даже произносил про себя отдельные, особо встревожившие его слова:
— …а что за штука такая хорошая — политическая и гражданская свобода…
Но тут же, опасливо покосившись на стоящего рядом филера, понижал голос до невнятного шепота, а то и вовсе откладывал в сторону крамольную страницу.
Но скоро это чтение ему надоело, он стал просто перелистывать страницы одна за другой, пока не наткнулся на сложенный вчетверо лист плотной бумаги.
Развернув его и поняв, что это план какого-то здания, пристав сразу оживился.
— Любопытно-с, любопытно-с…
Осмотрел подозрительно лист с обеих сторон и обратился к Михаилу:
— Что за чертеж?
— В первый раз вижу, — сказал Михаил и посмотрел на Катю достаточно выразительно.
Но она или не поняла его предостережения, или решила, что огульное запирательство только усугубит подозрительность пристава и, не дожидаясь дальнейших вопросов, сама вступила в разговор.
— Муж прав, — сказала она приставу, — он действительно первый раз его видит. Я ему этого плана еще не показывала. Я хотела сделать ему сюрприз.
Услышав про «сюрприз», филер злорадно усмехнулся, но на пристава это благополучное и столь не подходящее к данной ситуации слово произвело иное впечатление. От этого слова повеяло чем-то уютно-домашним, бесконечно далеким от его беспокойной и за долгие годы изрядно опостылевшей профессии, и он, вскинув голову, даже при свете не очень яркой десятилинейной лампы разглядел, что перед ним женщина молодая и очень даже привлекательная.
— Вы сказали, сударыня, сюрприз, соблаговолите пояснить, в каком именно смысле.
— Я его по памяти набросала, — принялась вдохновенно сочинять Катя, — и не успела еще закончить, поэтому и не показала мужу. Понимаете, я уже пятнадцать лет не была в этом доме, и кое-что забылось…
— Но позвольте, сударыня, как вас понимать? Вы хотите сказать…
— Да, да, это наш дом… в этом доме прошли мои детские годы…
Пристав в гимназиях не обучался, но сколь ни слабо разбирался он в чертежах, одно было даже и ему понятно, что дом огромный и, стало быть, дамочка не из нищих… всякое случается… и генеральские дочки тоже… тут как бы ие оступиться… надо прояснить…
— Вы хотите сказать, сударыня, этот дом…
— Это дом моего отца, — с достоинством произнесла Катя. — Мой отец полковник Долгов… в отставке… он служил во Владикавказе. Это наш дом, я выросла в этом доме…
Немалых трудов стоило Михаилу удержаться от улыбки. Бедная Катя! Чего хочет достичь она такой примитивной ложью? Впрочем, он начинал догадываться о ее замысле. Катя лелеяла надежду, усыпив подозрительность пристава, заполучить в свои руки хотя бы на минуту злосчастный план, чтобы
любым способом уничтожить самую опасную улику. Но это же наивная надежда…Катя продолжала сочинять:
— …а теперь папа отдает этот дом нам… отказывает мне по завещанию… Понимаете, я хотела обрадовать мужа, сделать ему сюрприз… но вот не успела начертить как следует… забылось кое-что, все-таки пятнадцать лет… меня увезли в Петербург еще ребенком… Что вы так смотрите на меня? Это наш дом, наш!
— Ваш, ваш, уважаемая, — с язвительной вежливостью подтвердил филер. — Вы только извольте адресочек нам сообщить. Город, вы сказали, Владикавказ. Еще улицу и номер дома. Адресочек нам сообщите, а мы-с проверим…
И тогда до пристава дошло, что его пытались водить за нос.
— Да-с, проверим… — строго сказал он и, оглянувшись на филера, приказал: — Пишите протокол!
Филер расположился за столом поудобнее, и на бумагу легли первые строки:
«В ночь на 21 апреля 1894 года произведен обыск в доме № 12 по Поварскому переулку у прапорщика запаса армии Михаила Степанова Александрова, каковой совместно с женою Екатериной Михайловой Александровой проживал в квартире под № 17. При обыске обнаружено…»
Нет, не помогла катина вдохновенная импровизация…
После того как закончилось многомесячное дознание по делу петербургской «Группы народовольцев», в обвинительном заключении было сказано:
«Все изложенные выше обстоятельства дела приводят к заключению, что начиная с 1892 года в Петербурге образовалось преступное сообщество, именовавшееся «Группой народовольцев», и что главными деятелями этого сообщества были обвиняемые Михаил Александров, Сущинский, Белецкий, Келлер, Константин Иванов, Василий Браудо, Фаддеев, Окольский и Скабичевский, из которых первые семь занимались революционной пропагандой среди фабричных и заводских рабочих, постепенно направляя их к восстанию и ниспровержению правительства в целях изменения существующего государственного и общественного строя.
В отдельности относительно каждого из привлеченных к делу обвиняемых произведенным дознанием выяснено следующее:
1. Михаил Александров, уже наказанный в 1885 году четырехмесячным тюремным заключением за государственное преступление, участвовал в составлении изданного «Группою народовольцев» первого номера «Рабочего сборника», написал статьи революционного содержания для предполагавшегося второго номера того же «Сборника»; организуя противоправительственные рабочие кружки, руководил под псевдонимом «Петра Петровича» преступными занятиями: а) в рабочем кружке Хорькова и Майорова, где произносил революционные речи, давал рабочим читать нелегальные издания и ввел в этот кружок для таких же занятий Михаила Сущинского, б) в кружке рабочих Никифорова и Нефедова, где дал деньги на нужды кружка, и в) в кружке Матвея Фишера, совместно с Сущинским и Зотовым; кроме того, посещал кружок Ивана Медова…»
И заканчивалось это подробное перечисление всех вин его следующими строками:
«Кроме сего, народовольческое направление Александрова доказывается тем, что он имел у себя составленный для преступных целей план бельэтажа Аничковского дворца».
В этом же обвинительном заключении так сказано было о виновности Кати:
«10. Екатерина Александрова участвовала на сходке у Скабичевского в числе других членов «Группы народовольцев», совместно с Михаилом Александровым, хранила и читала рукописи революционного содержания и начертила копию составленного тайно и с преступными целями плана бельэтажа Аничковского дворца, который и хранила у себя».