КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК

– Какая связь?
– пробормотал Соломатин.

– Никакой, никакой!
– заспешил Ардальон.
– И Олёну ты не убивал.

– Уволь меня от своих фантазий!
– сердито сказал Соломатин, Ардальон ему надоел, сейчас же следовало найти предлог, чтобы прервать общение с ним, а брошенную в пропасть господином Крапивенским закусочную - покинуть.

13

– И я не убивал!
– воскликнул Полосухин.
– Ни я, ни ты не можем добыть быстрых денег, а хотелось бы. И пробовали. Но не можем. Не дано. Тебя привело к краху. Ты до сих пор от этого не отошел. Я знаю, я знаю… Не дуйся и не уходи… И я обжигался. Но ведь можно делать и неспешные деньги. Можно! И не такие гроши, как этот… с острыми ушами… Кривомахов… Вовсе не такие!

Сразу же к ним подошел человек с острыми ушами. «На них можно накалывать шляпки грибов, - подумал Соломатин.
– И сушить».

– Здравствуйте, - сказал он.
– Да, я - Кривомахов. Здесь в папке проект загородной резиденции кумира первого канала Малахова, который без очков и стирает. Аванс я роздал на две паперти Большого и Малого Вознесения… Окончательный расчет жду со дня на день.

Кривомахов замолк со значением. Но Соломатин с Ардальоном не одарили его словами понимания. Кривомахов запустил руку в карман штанин и вытащил мятую брошюру.

– Это первая книжка Андрюши Вознесенского. «Парабола». Мы с ним учились в архитектурном институте. Посвящение в ней зачитывать не буду, дабы не польстить себе комплиментом гения.

– И что?
– спросил Ардальон.

– Я полагал, - гордо сказал Кривомахов, - что натуры у вас тонкие.

– Тонкость своей натуры, - сказал Соломатин, - я оцениваю в десять рублей. Десять рублей вам хватит?

– На полкружки пива… - пробормотал Кривомахов.
– А на днях состоится окончательный расчет…

– Ба! Кривомахов! Уши - пики батыевых всадников!
– обрадовался новый для Соломатина человек, явившийся, видимо, из кухни, а может, и со двора, коренастый мужичок вида домашнего, в немытой майке, шароварах и тапочках на босу ногу.
– Опять людей дуришь! Гони должок!

– Васек, не порть людям отдых, - сконфуженно произнес Кривомахов.

– Люди! Господа! Сэры с ледями! Гуманоиды! Этот друг Вознесенского проиграл мне пари. К воскресенью он взялся заделать дыры в швейцарском сыре. В килограмме. Где этот сыр? И где эти заделанные дыры? Пошли в магазин!

– У меня всего десятка… - промычал Кривомахов.

– Там мозги людям задуришь на общую сумму!
– заверил его Васек и тут же обернулся к Ардальону и Соломатину: - А я тебя видел с шарфом этим у Олёны, соседки моей… Да, да. И тебя тоже.

– Вы ошибаетесь!
– нервно произнес Соломатин. Ардальон же слов никаких не сыскал.

– Мы, касимовские, никогда не ошибаемся, - строго, чуть ли не с обидой заявил Васек.
– Я бы и сам наладил лыжню к Олёне, но у меня полковник, стерва, а у нее гуманоиды.

В облегчение Соломатину заговорила кассирша:

– Васек! Прохвост ты первейший! Где твой-то должок за отмену денег?

– Людмила Васильевна, а я разве не отдал? Ну если не отдал, то сегодня вечером… Мы, касимовские… А теперь я спешу. Раз уж этот архитектор не заделал к сроку дырки в сыре, надо ковать железо. А то улетит.

– Ой! Ой! Он что, гуманоид, что ли? Из твоих?

– Какой он гуманоид!
– поморщился Васек.
– У гуманоидов ушей не бывает. Зачем им? Особенно такие, с остриями.

И Васек решительно поволок однокашника Вознесенского к выходу. А было понятно, что он уносит ноги от кассирши Людмилы Васильевны. Однако в нескольких метрах от двери он все же нашел в себе силы остановиться, поприветствовал сначала краснодеревщика Прокопьева, а потом и знакомца Соломатина, признанного здесь похожим на Габена, каждого попросил не отчаиваться, а ждать. По трехлитровой банке касимовской воды он вот-вот привезет.

– Вот ведь наглый! Вот ведь отчаянный!
– Людмила Васильевна то ли пожурила Васька, то ли порадовалась за него.
– И этот, с ушами, тоже хорош. Вчера всучил советнику из Думы штопаные носки. Будто когда-то в бане Гагарин снял ему с себя, и этот архитектор с той поры их носил, спал в них, но теперь обнищал и вынужден продать реликвию. И ведь советник-то из ушлых, пусть и поддатый…

– За сколько?
– спросил Ардальон.

– За сотню.

– Продешевил!
– рассмеялся Ардальон.

– Ну все вы мелкие грешники, - устало произнесла Людмила Васильевна.

– Кто все?

– Да все. Кто ходит к нам в закусочную. Кто раньше ходил в Яму. Грешники, но мелкие…

В закусочной стало тихо. Лишь почитатель мужика с бараниной, спасшего бабу, похрапывал. Остальные же посетители, похоже, посчитали высказывание кассирши не мимолетной болтовней ради общего благоприличия, а утверждением, вызванным годами пребывания в местах людских общений. И было в ее словах нечто материнское, из высоких сфер, было сострадание и была печаль.

– А почему мелкие?
– спросил Ардальон.
– Грешники - это понятно. Но почему - мелкие?

– Не мелкие… малые… - поспешила поправиться Людмила Васильевна, она будто желала Ардальону угодить.

– Мелкие. Малые! Какая разница!
– раздраженно махнул рукой Ардальон.
– Отчего же не великие?

Соломатин почувствовал: слова кассирши возбудили в Ардальоне бунтовщика, тот, казалось, готов был самым нелепым способом выразить сейчас же свое несогласие или даже возмущение. Следовало осадить Ардальона, но не потребовалось.

– А оттого, что не великие, - тихо сказала Людмила Васильевна, и это снова было произнесено не кассиршей, а некоей повелительницей снов, ведающей обо всем.
– Возможно, вы и хотели стать великими грешниками, но не стали ими. Великие грешники к нам не ходят.

Вновь прибывшие молодые люди, юноша и две девицы, с торбами на спинах, иностранные студенты, судя по пухлостям барышень, своими заказами вернули буфетчицу и кассиршу в повседневную жизнь, философическое состояние в закусочной было нарушено, а шум возобновился.

– Мелкие… мелкие… - все еще бормотал Ардальон.
– А желали стать великими…

– Каковы наглецы!
– Соломатин попытался погасить смятение чувств Ардальона и направить его мысли к другим предметам.
– И Васек Касимовский. И архитектор остроухий. Позавидуешь!

– Какой он архитектор!
– поморщился Ардальон.
– Насчет носков Гагарина - точно. Десятки их он сбыл… А раньше продавал портянки Анки-пулеметчицы…

– Я и говорю - наглецы!
– восхитился Соломатин.
– Только с такой наглостью и можно теперь жить.