Камероны

– Ну и ну! – воскликнул кто-то. – Господи боже мой, нет, вы только подумайте!.. – И стена возле Гиллона рухнула. Он услышал топот людей, выбежавших из соседнего забоя и кинувшихся по штреку к нему в забой, и кто-то за ноги вытащил его из-под горы угля, причинив не меньшую боль, чем кирка, застрявшая у него в теле. Гиллон узнал мистера Брозкока, но его присутствие ничего не объяснило. Остальных он никогда не видел.

– Ох, как мне неприятно, господи, поверьте, мне так неприятно! – причитал кто-то, произнося слова с английским акцентом.

– Прежде всего он не должен был тут находиться, – заявил Брозкок. И нагнулся над Гиллоном. – Зачем тебе понадобилось прорубаться в другой забой?

Гиллон лежал и смотрел на него. Он был слишком ошеломлен случившимся и не мог говорить, но все слышал, и голова у него была ясная.

– Нельзя проходить сквозь стенки, Камерон, – сказал управляющий.

А Гиллон спокойно думал: «Врун, и все-то он врет, только почему он врет?» Но разодранная плоть вдруг дала себя знать: в его нервной системе взорвался детонатор замедленного действия, и он скрючился, сжался всем телом – совсем как раненый лосось – и, не сдержавшись, издал страшный крик; потом спазма прошла, и он снова лежал молча и глядел на них.

– О, господи, мне очень жаль, понимаешь, – произнес чей-то молодой голос.

– Не следует ли вынуть из него кирку? – спросил другой голос, холодный и бесстрастный.

Боль от кирки, вошедшей в кость, становилась невыносимой.

– Кирка сдерживает кровотечение, – заметил Брозкок.

– Но ему должно быть очень больно. – Все голоса были с английским акцентом.

– Они боли не чувствуют. Пойди приведи людей, – сказал Брозкок, обращаясь к кому-то, – надо вытащить его отсюда.

– Да вынь же из меня кирку, – услышал Гиллон собственный голос, звучавший словно откуда-то из дальней дали, – ты, чертов дурак!

Брозкок тотчас вернулся и склонился над ним.

– Чертов дурак, значит, да?! – Он был в ярости. – Это же наши акционеры тут. Джентльмены.

– Может, кто из вас, джентльмены, расхрабрится и вынет из меня кирку? – сказал Гиллон. Он сознавал, что ведет себя очень мужественно, крепко держит в руках – от тяжелораненого трудно не то что требовать, а даже ожидать такого.

Один из англичан, совсем молоденький, опустился возле Гиллона на колени.

– Я сейчас попробую, – сказал он. – А вы сможете это вынести?

Гиллон кивнул. Молодой человек схватил кирку в том месте, где она насажена на ручку, и пошевелил, чтобы выяснить, насколько глубоко она вошла в тело углекопа. Гиллону было очень больно: кирка засела в кости.

– Если уж тащите, так быстрее!

– Хорошо.

– Ну, давайте же!

– Хорошо.

Молодой человек дернул, но недостаточно сильно. Гиллон невольно громко вскрикнул – это уже было выше человеческих сил. Молодого человека трясло.

– Брозкок! – позвал Гиллон.

– Не стану я этого делать.

Тогда Гиллон схватил молодого человека за руку.

– Пойдите туда, по штреку, и кликните Сэма Камерона. Кликните погромче!

– Не слушайте его, вот еще вздумал командовать…

Но молодой человек протиснулся мимо управляющего и высоким, звонким голосом закричал в штреке. Гиллон услышал топот ног. Прибежал Роб-Рой и уставился на распростертого отца.

– О, господи, что они с тобой сделали? – Он повернулся к мистеру Брозкоку. – Что вы сделали с моим отцом?

– Пожалуйста, Роб, скорее…

Роб опустился возле отца на колени и ощупал стальное острие кирки. Потом взялся за нее обеими руками – одной за сталь, другой – за дерево, но кирка не поддавалась. У Роб-Роя было такое чувство, что если он дернет, то вырвет у отца всю грудную клетку, и он опустил руки.

– Вот сейчас я не оправдаю твоих надежд, – сказал он. В этот момент Сэм влетел в забой.

– Убирайтесь все к черту отсюда! – рявкнул он, расталкивая господ. – Почему он здесь так лежит? – крикнул он прямо в лицо мистеру Брозкоку.

– Скорее, Сэм! – сказал Гиллон.

– Ага, пап.

Он уперся коленом в грудь отца и в тот же миг – прежде чем Гиллон успел что-либо осознать – со страшным криком, почти заглушившим громкий, полный боли крик отца, выдернул из его тела кирку.

Кто-то, когда Гиллона несли из шахты, бросил по стародавнему обычаю пригоршню свежей угольной пыли на рану, чтобы остановить кровь. Гиллон никогда бы этого не позволил, но Гиллон этого не знал.

– У тебя целы ноги и у тебя цела рука, а по правилам ты должен был бы лишиться и того и другого, – говорил ему доктор в Кауденбите. Гиллона выпускали из больницы. – Так что будь благодарен за это.

– Я и благодарю вас.

– Благодари бога, а не меня.

– Я не верю в бога.

– Значит, ты дурак. Счастливый, но дурак.

– Во всяком случае, счастливее него. – И Гиллон указал из окна на фургон, где его дожидался зять.

– А я знаю его? – спросил доктор.

Гиллон удивился.

– Боуна-то? Это ж Сэнди Боун. – Доктор отрицательно покачал головой. – Когда он был совсем мальчишкой, на него обвалился свод, и он потерял обе ноги.

Доктор снова отрицательно покачал головой. Он ничего не помнил.

– Через нас ведь столько проходит народу, – сказал он.

Пора было ехать. Гиллон не знал, должен ли пациент, пациент-углекоп, прощаться с доктором за руку или нет. На всякий случай он протянул руку, но доктор не заметил ее.

– Вот что я тебе скажу. Рука-то у тебя осталась, но уголь ты уже никогда рубить не будешь.

– А двигать ею я смогу?

Доктор кивнул, но сказал, что в руке не будет силы.

– Тогда я буду рубить уголь.

– Если будешь, принесешь мне мешок, – сказал доктор без всякой убежденности в голосе.

Путь домой оказался очень мучительным: фургон подпрыгивал на колдобинах и каждый толчок болью отдавался в плече, где с таким трудом удалось срастить мышцы и кость. День стоял чудесный, теплый и почти безветренный, и Гиллон благодарил за это судьбу. Бму хотелось вернуться домой через Горную пустошь. Он не помнил, как его везли в Кауденбит, помнил только, как кирка проломила стену – боль и потом темнота. А сейчас он снова видел солнце, маленькие фермы и впереди – просторы пустоши.

– Ну, как вы? – осведомился Сэнди. – Выглядите вы хорошо.