Камертон: одиссея двух столиц

Кофе почему-то скрипел на зубах. Выкинув стакан с безвкусной жижей, я вернулся к окошку кассы:

– Простите, можно у вас компьютером воспользоваться?

Оторвавшись от черно-желтой донцовской обложки, полноватая кассирша смерила меня взглядом.

– Чей-та?

– Говорю, компьютер нужен срочно.

– Эт зачем?

– Билет купить. Я без телефона. Могу заплатить.

Она терпеливо ждала, видимо, когда я приду в себя, назову станцию и протяну ей деньги.

– Вы куда едете, молодой человек? Чего хочите?

– Билет купить, но не у вас. То есть не на ваш автобус, на него уже опоздал, – я почувствовал, что иссяк, и уже ни на что не годный добавил: – В Питер еду.

Прогнав меня от окошка как назойливого голубя, она выразительно хлопнула перегородкой.

Я огляделся вокруг. Типичная панорама московской окраины: распахнутая ладонь пространства, окруженная седым забором, батончики автобусов, пеньки редких домов, обледенелые дороги. Поодаль, как бы нарочно отстраняясь от всего вокруг, стоял приземистый торговый дом, в который я зашел, надеясь решить что-нибудь с билетом. Бродя по пустынным залам, на глаза попался закрывающийся салон связи. Мне повезло дважды: бородатый продавец согласился помочь с компьютером и я успел забронировать одно из двух оставшихся мест.

– Держи, – он протянул распечатку из принтера. – Паспорт не забудь.

– Слушай, прям выручил. А то пришлось бы домой возвращаться.

– Да, не парься. Лучше как с трубой будешь – заезжай, тариф тебе выгодный сделаем. Корешу подключил – доволен остался, меньше кеса за безлимит, быстрый тырнет, и, грит, даже в камере отлично ловит, фильмы смотреть можно. Так что подумай. – И, хлопнув по плечу, добавил: – Братан.

Кивнув, я проверил паспорт и заторопился к метро.

В вагоне мой взгляд начал блуждать по собственному отражению напротив. Неряшливому, измятому, сутулому, с сальными слипшимися волосами. Я был бы похож на сбежавшего детдомника, выгляди чуть помладше. Но внутри меня мерцали звезды, и я шел к ним, потому что больше идти было некуда – единственную развитую цивилизацию смело щелчком как шашку с игральной доски, и нужно собраться, отстроить мир заново, вновь составить под него законы, обеспечить самым необходимым, развить с нуля культуру, сделать великие открытия, а затем снова стать очевидцем поджога спичечного макета, и готовиться к постройке нового городка прямо на пепелище.

Через сорок минут я стоял на автовокзале. Сразу приметив свой автобус, захотелось прогуляться по окрестностям, так как оставался вагон времени. Неподалеку даже был сквер с лавочкой в центре, на которой подростки, хлюпая, пожирали друг друга. Здание с шаурмой делила парикмахерская «Алиенора», и стоило зайти внутрь, как ко мне сразу подскочила темная скрипучая работница:

– Вечер-вечер, заходите, мы всем рады! У нас тепло, приятно, не обидим. Эй-я, курточку повешу. Сумку здесь брось, мой хороший, никому она не нужна. Да не пугайся, живым отпустим. Дита!

– Наира, нету еще! Не работает! – с раздражением донеслось из глубины помещения.

– Сейчас, мой хороший, – пробормотала женщина, усаживая меня в одно из двух кресел. Убедившись, что я не уйду, она вразвалку поспешила в подсобку. До меня донеслись лающие крики, и из раздвинутых штор показалась недовольная смуглая девушка с огромными серьгами, на которые хотелось повесить ключи.

– Здравствуйте, – поздоровался я.

– Здрасть, – не глядя в мою сторону, она надела лежащий на стуле фартук. – Как стрижемся?

– Давайте под машинку. Покороче.

– Ноль пять?

– Ноль три.

И меня начали стричь. Полетела шелуха волос, быстрые взмахи машинки очищали мою голову как луковицу.

– Ну, готово, – парикмахерша отцепила с меня накидку. – Двести.

Глядя в зеркало, я провел ладонью ото лба до затылка, ощущая непривычную ворсистость. Теперь моя голова походила на гигантскую щетку.

– А можно сполоснуться?

– Воды нет, – пожала она плечами и повторила: – С вас двести рублей.

Нет воды. Ну-ну. Я невозмутимо заплатил, оделся, взял сумку и ушел. Просто дикость – в парикмахерской воды нет. Как приходишь стричься, первым делом нужно спрашивать именно об этом, кто мог подумать. Хотя бы машинкой оболванили, могли бы и секатором по шею подравнять, чего там.

Шагая вдоль растянувшейся эстакады, я вытаптывал в себе злобу и задумчиво почесывал голову. Ногти соскабливали присохшие к ежику чешуйки, они осыпались на плечи белыми жирными хлопьями, которые мне то и дело приходилось отряхивать.

Перебежав дорогу под мостом, я вышел к вавилонской громаде торгового центра. В уборной я помыл голову с жидким мылом, высушился и успел перекусить на фуд-корте и пошел на остановку.

Заглянув в «Печать», я купил наручные часы – самые дешевые и самые мерзко пищащие. До отъезда оставалось полчаса, к тому времени в салоне почти все успели рассесться. Показав билет, я прошел почти в конец и сел возле окна. На трех последних сидениях школьники в кепках распивали энергетики. У рыжего парня с рассеченной бровью в мочке уха болтался толстый серебряный крестик. Заметив меня, он хмыкнул и отвернулся. Двое других сидели уставившись в телефоны, положив нога на ногу. Поставив сумку на соседнее место, я достал взятую из дома книгу болотного цвета. Л. Ландау, Е. Лифшиц «Теория поля».

– Лапшыч, у тебя сиги? – прозвучал сзади ломаный голос. – Погнали пыхнем. Вроде, стоим еще.

– Да, в заднем кармане. Достану, ща погодь…

– Ну, че замер… Эй, ты че… Ты.. Ты… Ах ты гадина! Фу-у-у! Диман, скажи ему!

– ХАХАХА!

– Пхахаха, чуете дымок, ребят?

– ПХАХАХАХ!!!

Это будут долгие двенадцать часов поездки.

Мотор всхрапнул, автобус исступленно затрясся, притих, и, протяжно шикнув, тронулся в путь. Я куда-то ехал, один, от кого-то бежал, неизвестно зачем, неизвестно куда, и никто об этом не знал. По моему мозгу вновь забегали крохотные жучки, топочущие лапками мягкую бугристую поверхность, и я с хрустом настойчиво давил этих божьих коровок, размазывая их вдоль извилин. Я бросил ставиться дозами воспоминаний, точнее больше не испытывал по ним ломки, позволяя прохладным фантомам просачиваться через меня, растворяться в крови и выходить вместе с потом. Какие к черту любовные переживания, если я не представлял, где окажусь завтра в это же время.

За окном проматывалась черно-рыжая пленка с размазней домов и улиц, засвеченных снежными пятнами. Я был в тепле, среди людей, и нас объединяла вечерняя дорога. Возможно, именно этого мне не хватало – взрывной спонтанности, а не умиротворения, и вовсе не стоило всеми силами оборачиваться ватой комфорта, а наоборот рвать ее в клочья. Но меня волновало, как долго можно бежать не переводя дыхания, и чувство, что, оступившись, я мог в любой момент провалиться в овраг с ядовитыми мыслями, не давало мне покоя.

Я заставил себя открыть Ландау, как внезапно свет в салоне погас, зажглась тусклая голубая подсветка. В темноте гудели приглушенные разговоры, мерцали светлячки дисплеев, насупившийся мужчина через проход от меня чистил над пакетом яйцо, сзади доносились бьющиеся в наушники звуки выстрелов и знакомый по многим фильмам мужской голос дубляжа. Автобус напоминал безмятежно плывущего в невесомости кита. Мой осоловелый взгляд размешивал золотые буквы в жиже обложки до тех пор, пока глаза не затянулись сонной паутиной. Я погрузился в полудрему, где со всех сторон был качающийся автобус, но привычка настаивала ощущать самого себя в домашней кровати. Меня вбирала вязкая как кисель глубина, я то и дело из нее выныривал, бултыхаясь каждый раз все отчаяннее, пока не пошел ко дну. И вместо призрачных видений, я увидел самого себя будто с соседнего места, зажавшего в руках учебник по теоретической физике точно фанатик Библию, с головой на плохо смазанном шарнире, с надетой маской равнодушия. Я вижу, как чей-то телефон выскальзывает из ладони, шлепается о коленку, ударяется об пол, отскакивает под кресло, и, когда мысленно проношусь дальше, мне слышится опаздывающий звук глухого падения. Сейчас кто-то чертыхнется, зашуршит целлофановый пакет с леденцами, и из-под кресла донесется недовольное кряхтение. Так оно происходит, я словно по команде запускаю цепочку звуков, хотя даже во сне не вижу происходящего. Это чудесно настолько, что не вызывает удивления.