Камни вместо сердец

– Он сказал, что видит меня насквозь… что, мол, я крепок и способен выносить превратности непогоды. И он не захотел выслушивать никакие аргументы, сразу начал орать. Сказал, что я признан годным и все такое. – Он вздохнул. – Тамми права, это потому, что я повел себя нагло.

– Вербовщики должны выбирать лучших людей вне зависимости от собственной приязни или неприязни, – вздохнул я. – Как его звали?

– Гудрик.

– Хорошо, завтра схожу к олдермену Карверу. – Я строго посмотрел на Барака. – Офицер, возможно, потребует возмещения ущерба, нанесенного его чести, ты же понимаешь.

– Мы тут скопили немного денег, – проговорил Джек негромко.

– Да, скопили! – взвилась Тамасин. – Для ребенка!

Глаза ее наполнились слезами.

Барак пожал плечами:

– Тем не менее их с тем же успехом можно потратить прямо сейчас. Деньги обесцениваются с каждым днем. Ох, смерть господня, Тамми, не стоит снова заливаться соплями!

Я думал, что жена прикрикнет на него, однако она только вздохнула и негромко проговорила:

– Джек, мне бы хотелось, чтобы ты смирился со своим положением в жизни и жил спокойно. Ну почему ты всегда должен ссориться с людьми? Почему ты не можешь жить в мире?

– Прости меня, – ответил ее супруг смиренным тоном. – Мне следовало заранее подумать о последствиях. Но все будет в порядке, мастер Шардлейк сумеет спасти нас.

Закрыв глаза, женщина произнесла:

– Как же я устала, оставьте меня в покое!

– Джек, – торопливо произнес я, – давай-ка выйдем и поговорим о деле. У меня есть кое-какие интересные новости. И я знаю, где нас могут накормить пирогом…

Барак застыл в нерешительности, однако я видел, что Тамасин лучше какое-то время побыть одной.

Оказавшись за дверью, помощник покачал головой:

– Ну и буря была!

– Ну да. Градины в Вестминстере лежали на земле сплошным слоем.

Джек кивнул в сторону своего дома:

– Я не про то.

Я усмехнулся:

– Она права. Ты неисправим.

Мы отправились в находящуюся возле Ньюгейтской тюрьмы таверну, любимую студентами-юристами и ищущими работу солиситорами. В ней было уже полно народа. Компания из нескольких студентов и полудюжины учеников сидела вокруг большого стола. Классовые различия, отметил я, каким-то образом размывались среди молодых людей призывного возраста. Все они были уже основательно навеселе и распевали песню, сделавшуюся популярной после того, как мы разбили скоттов при Солуэй-мосс три года назад:

– Король Джейми, Джимми, Джоки мой Джо! Ты вызвал на бой нашего короля, напрасно, хей-хо…

Ну, а теперь скотты явным образом готовились навалиться на нас, подумал я, подкрепленные тысячной французской ратью. Впрочем, этому едва ли стоило удивляться после того, как наш король целых три года рыцарственно воевал с их королевой Марией, едва вышедшей из колыбели. Приглядевшись к компании, я заметил среди нее человека постарше и узнал покрытое шрамами лицо и повязку на глазу моего собственного домоправителя. Побагровевший Колдайрон распевал во всю глотку. Я вспомнил, что сегодня у него как раз свободный вечер.

– Сходи к решетке и принеси мне пиво и пирог, – сказал я Бараку, кивнув в сторону стойки, отделенной от таверны перегородкой.

Мой спутник возвратился с двумя кружками пива и двумя пирогами с бараниной. Тяжело опустившись на скамью, он посмотрел на меня виноватыми глазами:

– Прости меня.

– Тамасин очень взволнована.

– Она права, я это знаю. Мне не стоило раздражать эту задницу в мундире. Солдаты у нас такие обидчивые. Ты уже слышал? Отряд немецких наемников сегодня утром устроил бунт в Излингтоне. Хотели получить побольше денег перед выступлением в Шотландию.

– Английские войска не устраивают никаких волнений.

– Ты сумеешь выпутать меня из этой истории? – спросил мой помощник серьезным тоном.

– Надеюсь на это. Ты знаешь, что я сделаю все, что смогу. – Я покачал головой. – Сегодня видел, как сотня людей из городского ополчения уходила от Вестминстерской лестницы. A в Линкольнс-инн говорили, что во флоте уже двенадцать тысяч людей. Шестьдесят тысяч ополчения находятся на берегу Канала, тридцать тысяч – в Эссексе. Двадцать тысяч на шотландской границе. Милостивый боже!..

За перегородкой один из разгулявшихся юнцов вдруг выкрикнул:

– Мы разыщем в Лондоне всех французских лазутчиков до последнего! Эти грязные свиньи – не ровня простому англичанину!

– Этот петушок запел бы иначе, будь у него жена и ребенок. – Барак откусил большой кусок пирога и отхлебнул пива.

– Но если бы ты сам теперь снова был бы в их возрасте и одиноким, разве не пел бы сейчас вместе с ними?

– Нет. Я никогда не стремлюсь бежать вместе со всеми, особенно когда вся толпа несется к обрыву. – Утерев губы, Джек снова приложился к кружке.

Я посмотрел на почти опустошенную им посудину:

– Эй, полегче там!

– Ты знаешь, что теперь я много не пью. Именно это поссорило меня с Тамасин. И воздержание не всегда дается мне легко. Это тебе хорошо читать нотации по этому поводу… ты пьешь так мало, что в твоей кружке и мыша не утопишь!

Я грустно улыбнулся. Действительно, пью я мало. Никак не могу выбросить из памяти отца, который после смерти матери проводил все свои вечера в таверне. Уже лежа в постели, я слышал, как слуги ведут его наверх, нетвердо держащегося на ногах и бормочущего какую-то чушь. Я дал себе клятву, что никогда не стану таким. Покачав головой, я промолвил:

– Так что же тебе удалось выяснить сегодня?

– Мне кажется, что в смерти Майкла Кафхилла кроется нечто странное, – негромко проговорил Джек. – Я поговорил с его соседями, повстречался с местным констеблем. Старикана временами даже понять трудно, посему пришлось ублажить его пивом. Он сказал, что у Майкла были раздоры с некоторыми из местных подмастерий. С уличными мальчишками, пыжащимися, чтобы изобразить из себя невесть что, и во всех видящими французских лазутчиков.

– Какого рода раздоры?

– Констебль слышал, как некоторые из них выкрикивали ругательства в спину Кафхилла. Очевидно, здешним парням не нравилось, как он смотрел на них.

– И как же?

– Так, как если бы хотел забраться к ним в гульфики.

Глаза мои округлились:

– На слушании об этом не должно прозвучать ни слова. А что сказали соседи?

– Под комнатой Майкла живет молодая пара. Они не часто встречались, разве что слышали, как он поднимается по лестнице или расхаживает у себя в комнате. В ночь его смерти их разбудил какой-то грохот. Муж поднялся наверх, но ему никто не ответил, поэтому он вызвал констебля. Тот взломал дверь и обнаружил, что Кафхилл повесился на потолочной балке. Вырезав полосу из простыни, он связал из нее удавку, а потом встал на стул и ногою отбросил его. Стул-то и произвел шум. – Оживившийся Барак подвинулся вперед. – Я спросил у тех молодых соседей, не слышали ли они на лестнице других шагов, направлявшихся вверх или вниз. Они не слышали, но над комнатой Майкла других этажей нет. И констебль сказал, что окно в комнату было открыто.