Камо грядеши (пер. В. Ахрамович)

Голос Нерона задрожал, и его глаза стали влажными. На глазах весталок также показались слезы, а народ после долгого молчания разразился долго не смолкавшим громом рукоплесканий.

А в это время через раскрытые коридоры доносился скрип телег, на которые складывались кровавые останки христиан, мужчин, женщин и детей, чтобы вывезти их за город и бросить в ямы, которые назывались путикулы.

Апостол Петр схватился руками за свою белую дрожащую голову и восклицал в душе:

"Господи! Господи! Кому ты отдал власть над миром? И почему ты хочешь основать свою столицу в этом городе?"

XIV

Солнце склонилось к горизонту и, казалось, таяло в вечерней заре. Игры были кончены. Народ покидал амфитеатр и выходил из цирка, толпами рассеиваясь по городу. Августианцы пережидали, пока схлынет толпа. Все они собрались у ложи цезаря, куда тот вернулся, чтобы выслушивать льстивые похвалы. Хотя слушатели и не жалели рук, хлопая ему после окончания песни, для него этого было мало, потому что он ждал восторгов, переходивших в безумие. Напрасно теперь все рассыпались в льстивых восклицаниях, напрасно весталки целовали "божественные" пальцы, а Рубрия наклонилась к нему так близко, что золотистая голова ее касалась его груди, — Нерон был недоволен и не мог этого скрыть. Его удивляло и тревожило, что Петроний молчит. Какое-нибудь одно слово его, оттеняющее достоинства стиха, какая-нибудь похвала из уст знатока была бы ему в эту минуту великим утешением. Не в состоянии более выдержать, он сделал Петронию знак и, когда тот подошел к ложе, спросил:

— Скажи…

Петроний холодно ответил:

— Молчу, потому что ты превзошел себя. И я не нахожу слов.

— И мне так казалось, однако народ…

— Как можешь ты требовать от черни, чтобы она ценила поэзию?

— Значит, и ты заметил, что меня благодарили не так, как это следовало бы?

— Потому что ты выбрал неудачную минуту.

— Почему?

— Мозги, напитавшиеся кровью, не могут внимательно слушать.

Нерон сжал кулаки и воскликнул:

— Ах, эти христиане! Сожгли Рим, а теперь обижают меня. Какие еще мученья придумать им?

Петроний понял, что он избрал неверную дорогу и что слова его вызывают действие обратное тому, чего он хотел добиться, поэтому, желая отвлечь мысли от христиан, он наклонился к цезарю и прошептал:

— Твоя песнь превосходна, но я сделаю одно лишь замечание: в четвертом стихе третьей строфы размер оставляет желать лучшего.

Нерон покраснел, словно его уличили в постыдном преступлении, посмотрел на него со страхом и ответил шепотом:

— Ты все заметишь!.. Знаю!.. Я переделаю!.. Но ведь больше никто не заметил, не правда ли? Но ты, ради богов, не говори никому… если… тебе дорога жизнь…

Петроний нахмурил брови и ответил с выражением скуки на лице:

— Ты, божественный, можешь обречь меня на смерть, если я мешаю тебе, но не пугай меня ею, потому что боги прекрасно знают, боюсь ли я ее.

Сказав это, он посмотрел Нерону прямо в глаза, а тот, помолчав, сказал:

— Не сердись… Ты ведь знаешь, что я люблю тебя…

"Плохой признак", — подумал Петроний.

— Я хотел было позвать вас сегодня на пир, но теперь запрусь и буду оттачивать этот проклятый четвертый стих. Кроме тебя, ошибку могли заметить Сенека и, может быть, Секунд Карин, но я тотчас отделаюсь от них.

Цезарь позвал Сенеку и заявил, что с Аркатом и Карином он должен поехать по Италии и во все провинции за сбором денег, которые он повелевает ему брать с городов, деревень, с знаменитых храмов — словом, отовсюду, где они есть и откуда их можно выжать. Сенека, который понял, что ему навязывают роль грабителя, святотатца и разбойника, отказался наотрез.

— Я должен ехать в свое имение, государь, чтобы ждать там смерти… Я стар, и мои нервы больны…

Иберийские нервы Сенеки были, пожалуй, здоровее, чем нервы Хилона, но общее состояние вообще было худо, — он походил на тень и за последнее время совершенно поседел.

Нерон, посмотрев на него внимательно, подумал, что действительно он протянет недолго, и сказал:

— Не буду подвергать тебя трудностям путешествия, если ты болен, но из любви, какую питаю к тебе, хочу, чтобы ты всегда был у меня под рукой, поэтому вместо поездки в имение запрись в своем доме и сиди там безвыходно.

Он засмеялся и продолжал:

— Но если пошлю Арката и Карина одних, то будет похоже, что я послал волков за овцами. Кому отдать их под начало?

— Отдай мне! — сказал Домиций Афр.

— Нет! Я боюсь навлечь на Рим гнев Меркурия, которого ты превзошел бы воровством. Мне нужен стоик, как Сенека, или как мой новый друг — философ Хилон.

Сказав это, он оглянулся по сторонам и спросил:

— А что случилось с Хилоном?

Хилон, отдышавшийся на чистом воздухе, вернулся в цирк к пению цезаря, приблизился к Нерону и сказал:

— Я здесь, светлый плод солнца и луны. Я был мертв, но твоя песнь воскресила меня.

— Пошлю тебя в Ахайю, — сказал Нерон. — Ты должен знать до последнего гроша, сколько там хранится в каждом храме.

— Сделай это, о Зевс, а боги наградят тебя так, как до сих пор никого не награждали.

— Я сделал бы это, но не хочу лишать тебя зрелищ.

— О Ваал!.. — сказал Хилон.

Августианцы, довольные, что настроение цезаря улучшилось, стали со смехом восклицать:

— Нет, нет, государь! Не лишай этого мужественного грека зрелищ!

— Но лиши меня зрелища этих капитолийских гусят, мозги которых, вместе взятые, не заполнят скорлупы желудя, — огрызнулся Хилон. — Я пишу по-гречески гимн в твою честь, о первородный сын Аполлона, поэтому позволь мне провести несколько дней в храме Муз, чтобы вымолить у них вдохновение.

— О нет! — воскликнул Нерон. — Ты хочешь отвертеться от следующих игр. Ничего не выйдет!

— Клянусь, государь, что я сочиняю гимн.

— Пиши его по ночам. Моли о вдохновении Диану, она ведь сестра Аполлона.

Хилон опустил голову, со злобой поглядывая на присутствующих, которые снова стали издеваться над ним.

Цезарь, обратившись к Сенецию и Нерулину, сказал:

— Представьте, из назначенных на сегодня христиан мы справились лишь с половиной!

На это старый Аквил Регул, великий знаток дел, касающихся цирка, подумал немного и сказал:

— Зрелища, в которых выступают люди без оружия и без искусства, тянутся так же долго, но менее занимательны.

— Я велю вооружить их, — сказал Нерон.

Суеверный Вестин, погруженный в задумчивость, вдруг пришел в себя и таинственно спросил:

— Заметили ли вы, что они видят нечто?.. Когда они умирают, то смотрят вверх… и умирают без страданий. Я уверен, что они видят что-то…

И он поднял глаза вверх. Ночь протянула над цирком усеянный звездами веларий. Но ему ответили смехом и шутками над тем, что могли видеть христиане в минуту смерти. Цезарь сделал знак рабам, державшим светильники, и покинул цирк, а за ним стали выходить весталки, сенаторы и августианцы.