Кампанелла

Отдавая перехваченное письмо, Пьетро заявил, что получил его от Аквилио Марраподи. Однако Лавриана божился, что никаких писем не писал и ничего не знает.

Чезаре Бьянко, сидевший в одной камере с Лаврианой, подтвердил, что видел, как тот отдавал Аквилио записку, предназначенную для Пиццони. Епископ приказал устроить очную ставку. Лавриана изо всех сил старался вывернуться.

Аудитор напомнил ему о тяжелых наказаниях, которые инквизиция налагает на лжесвидетелей. Лавриана продолжал призывать в свидетели Бога. Епископ Термоли смотрел на лицемера с нескрываемым презрением. Он велел увести Чезаре Бьянко.

Когда перед трибуналом остался один Лавриана, епископ Термоли велел секретарю прочесть вслух письмо и сразу же вслед за этим протокол допроса, о котором говорилось в письме. Все вопросы и ответы были переданы с исключительной точностью. Аудитор еще раз предложил Лавриане сознаться. Тот продолжал хитрить. Епископ Термоли окончательно вышел из себя. В письме абсолютно точно рассказано о ходе допроса, имевшего место в трибунале Святой службы, чьим основным принципом является соблюдение полнейшей тайны. На допросе, помимо обвиняемого, присутствовали только члены трибунала. Никто, кроме этих лиц, не может знать, что происходило за закрытыми дверьми. Обвиняемый отрицает свое авторство. Таким образом, желает он этого или нет, но он дает понять, что кто-то из членов трибунала взял на себя преступную смелость — разглашать тайну инквизиции и информировал о допросе Лаврианы заключенного Пиццони. Следовательно, Лавриана. упорствуя в своем запирательстве, наносит трибуналу тяжкое оскорбление.

Напрасно Лавриана ползал на коленях и божился. Ему удалось доказать только свою способность притворяться и этим поставить под сомнение искренность и глубину своего раскаяния, о которых он говорил на предыдущих допросах.

В этот же день допросили Пиццони. Он пришел в наброшенной на плечи куртке, с рукой на перевязи, больной, жалкий. Отрицая всякую переписку с Лаврианой, он показал на сломанное плечо: разве может он писать?

Судьи отлично знали не только это. Пиццони было указано, что он сидит в одной камере с Марраподи. отцом Аквилио, Конья и Станганеллой, а они охотно пишут письма, которые он им диктует.

По изменившемуся отношению членов трибунала Пиццони понял, что вся его затея висит на волоске. Его охватил ужас. Откуда трибунал узнал о переписке? Неужели выдал Лавриана? Пиццони не сомневался в моральных качествах своего сообщника и теперь, когда связь между ними была порвана, стал подозревать Лавриану в измене. Двое суток он мучительно боролся с паническим ужасом. Перед его глазами то и дело вставали страшные картины казней в Козенце и в Неаполе. Плечо его, сломанное во время пытки, гноилось. Рана с каждым днем становилась все хуже. Пиццони трясла лихорадка. Неужели и его разорвут клещами на куски?!

Он позавидовал Кампанелле и другим товарищам — они держались вместе. Его пугало одиночество. Он вспомнил суровый голос Кампанеллы: «Возьми обратно свои показания! Ослушаешься — сделаю так, что все равно умрешь вместе со мной!» Он был один. Единственная его надежда на спасение заключалась в том, чтобы заслужить благорасположение судей. Он решил выкарабкиваться любыми средствами и махнуть рукой на Лавриану. На третьи сутки он не выдержал и попросился на допрос. Он обещал говорить правду. Он очень нервничал. На осунувшемся лице лихорадочно блестели глаза. Было видно, что он в жару. Он многое путал, сбивался, повторял одно и то же.

Пиццони стал опровергать Лавриану и уверял, что в показаниях Лаврианы ценно только одно — признание о написанном под его диктовку письме к генералу ордена. Пиццони очень старался завоевать симпатии судей, но чувствовал, что это ему не удается.

Когда его вели с допроса обратно в камеру, навстречу ему попался Пьетро Понцио. Пиццони не удержался от упрека:

— Зачем вы донесли о нашей переписке?! Пьетро поднял глаза к небу и смиренно процитировал фразу из священного писания:

— Поднявший меч от меча и погибнет!

Глава тринадцатая. ДИАНОРА

Уверенность членов трибунала, что Кампанелла ловко симулирует безумие, решающего значения не имела. Последнее слово оставалось за пыткой.

18 июля 1600 года Кампанеллу привели в трибунал. Он не прекращал своих безумных выходок. Один и тот же вопрос приходилось повторять ему по нескольку раз. Он начинал говорить, и судьи думали услышать, наконец, вразумительный ответ, но он, словно издеваясь над ними, городил несусветную чушь или запевал песню. Он явился на допрос в своей черной широкополой шляпе и никак не хотел ее снимать. Ее сорвали с головы. Он снова ее надел. Тогда помощник палача вырвал шляпу у него из рук. Они чуть не подрались. Сумасшедший вопил и ругался. Его силой потащили в застенок. Альберто Трагальоло, подобрав полу сутаны, пошел вслед за ним. Пока два дюжих служителя вывертывали Кампанелле руки, а третий стаскивал с него куртку, секретарь осматривал свои перья и разглаживал бумагу.

Зная по старому опыту упорство Кампанеллы, епископ Термоли приказал сразу же привязать к его ногам груз потяжелей и вздернуть на дыбу. Его подтянули к самому потолку. Трагальоло начал задавать вопросы. А Кампанелла орал во весь голос: «Умираю! Убивают! Спасите!»

Секретарь тщательно протоколировал и вопросы членов трибунала и безумные речи пытаемого. На дыбе не только сумасшедшие отводили душу! Самой отборной бранью Томмазо поносил своих мучителей. Секретарь злился, но записывал все.

— Предатели! Животные! Дети жирных блудниц! Разбойники! — не унимаясь, кричал Кампанелла.

К ногам подвесили дополнительный груз. Ругательства сменились стонами. Убивают! Он звал на помощь папу, а когда груз увеличили еще больше, вспомнил и богородицу:

— Спаси, Божья Матерь!.. Будьте милосердны! Я не могу больше!

Епископ Термоли стал увещевать его прекратить притворство. И вдруг сверх всякого ожидания Кампанелла взмолился:

— Развяжите меня — скажу вам правду! Трагальоло сделал секретарю знак, чтобы он не пропустил ни одного слова. Кампанелла смотрел на Трагальоло в упор. Нет, не бессмысленными глазами безумца, а взглядом, полным презрения.

— Я скажу вам правду…

— Ну говори, говори!

— Скажу истинную правду…

— Ну!

— Больше я не могу терпеть. Если вы меня не развяжете, я… испачкаю штаны!

Трагальоло пришел в неописуемую ярость. Этот симулянт еще позволяет себе гнусно издеваться над трибуналом Святой службы!

Палачи старались изо всех сил. А Кампанелла продолжал глумиться над своими мучителями и не жалел ругательств. В его безумных речах было столько язвительной насмешки и сарказма! Он валил все в одну кучу. Набожные речи перемежались с бранью, стоны — с кусками веселых куплетов, непристойности с умилением.

Пытка кончилась ничем. Секретарь записал обычную формулу: «Преступника спустили с дыбы, развязали, вправили руки, одели и увели».

А Трагальоло все еще не мог успокоиться. Кампанелла, выдержав пытку, «очистился от подозрений» в симуляции? Нет, Трагальоло с этим не согласится? Вероятно, он сделал ошибку, что не подверг его сразу самой жестокой пытке. Но он исправит ее и обязательно добьется разрешения вновь пытать закоренелого еретика. Это будет страшнейшая пытка! Он не выпустит Кампанеллу из застенка, пока в том теплится хоть искорка жизни. Он заставит притворщика признаться в симуляции и успокоится, только отправив его на костер.