Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме

Я, конечно, рад, что сегодня эта проблема не столь актуальна. С сокращением срока службы до одного года она практически сошла на нет. Но такой радикальный метод лечения болезни сродни не менее радикальному методу лечения головной боли с помощью топора. Я не знаю, чему можно научить матроса за один год, возможно, знают те, кто принимал это популистское решение. Хотя вряд ли они что-то знают, потому как в армии, скорее всего, не служили. Я же уверен, что с дедовщиной можно было покончить, не ставя под удар обороноспособность страны. Как? Очень просто – либо профессиональная армия, либо, извините, террор. Не пугайтесь, я никого не призываю ставить к стенке (хотя в некоторых случаях не помешало бы). Игры в демократию принесли армии немало бед. В итоге что получалось? Офицеров постепенно лишили всех прав, отобрав у них почти все меры принуждения. По этим причинам очень скоро у командиров низового звена не стало реальной возможности для наведения уставного порядка ни методом принуждения, ни методом поощрения. А именно на этом – на «кнуте и прянике» – во все времена строилось руководство любым воинским коллективом. Изобрести велосипед тут вряд ли получится. Лишив офицеров реальных рычагов воздействия на подчинённых, высокое начальство не удосужилось объяснить, как в таких условиях наказать зарвавшегося «деда» или «годка», не нарушая при этом закона. И как скоро знаменитые своей категоричностью строки Устава «приказ начальника – закон для подчинённого» будут адекватно восприниматься без оговорки «если подчинённый – сам начальник»?

Последним успешным шагом в борьбе чиновников с порядком в вооружённых силах стало упразднение гауптвахты. Потом, правда, опомнились, дойдя до предела и развалив дисциплину окончательно. Гауптвахту вроде восстановили, но процедура оформления туда стала настолько сложной (чтобы не дай бог не нарушились права сажаемого), что командиры часто предпочитали разбираться собственноручно. В описываемые времена поздней горбачёвщины сугубо уставные методы уже плохо действовали. Оборзевшие годки понимали только язык грубой силы и признавали лишь право сильного. Законы практически не работали. Нет, их никто не отменял, но были созданы такие условия, при которых привлечь к ответственности провинившегося матроса законными методами было крайне сложно.

Конечно, командир, старпом или старые заслуженные офицеры, имеющие непререкаемый, заработанный потом и кровью авторитет, без труда могли держать в узде стадо самых отмороженных головорезов. Кому-то из годков, может, было и плевать на их профессионализм, на прошлые заслуги, на многочисленные автономки и боевые службы, но было не плевать на решимость и крутость нрава, которая подразумевала исполнение приказаний с первого раза и бегом. В противном случае любой матрос, будь он хоть трижды годком, рисковал нарваться на самое жесткое рукоприкладство или на процедуру, которой я не могу подобрать название в обычном русском языке, но каковое имеется в нецензурном его сегменте. Самым приличным аналогом можно считать глагол «драть». Хоть эта процедура и не предполагала прямого физического контакта, но была крайне болезненна для самоуважения и авторитета провинившегося. После пятиминутной беседы на ковре у командира или старпома любому отморозку хотелось, чтобы его просто отпи@дили. Молодым же офицерам подчас приходилось нелегко, ну и, конечно, случалось всякое.

На заре перестройки на одном из кораблей Тихоокеанского флота произошёл такой случай. Молодой офицер запер проштрафившегося матроса в цепной ящик, где тот – назло ему – взял и помер. Был поднят большой шум (гласность как-никак), офицера заклеймили позором, судили, и сидит он, бедняга, возможно, до сих пор. Конечно, это чудовищно – погиб человек (какой – это другой вопрос), но кто виноват? С точки зрения закона сомнений нет – конечно же, офицер. Но что ему надо было делать в ситуации, когда в дупель пьяный матрос, от безнаказанности уже давно забивший на всё, чистосердечно и откровенно посылает всех куда подальше и даже грозит потыкать в лейтенанта ножиком?

Кто-то, очень искушённый в педагогике и демократическом словоблудии, может быть, и утихомирил бы разбушевавшегося отморозка речами, идущими от сердца, но лейтенант по неопытности долго разговаривать не стал, скрутил нахала и от греха подальше поместил до вытрезвления в импровизированный карцер. А куда его надо было девать? Погода была жаркая, а в карцере, понятно, тоже было тепло. То ли денатурат на этот раз оказался особенно ядовитым, то ли с чудовищного похмелья не выдержало на жаре сердце, то ли просто срок ему свой пришёл, но матрос взял и умер. А кто виноват? Правильно, – офицер. И ни в коем случае не те, кто придумывал и принимал эти дебильные законы, полностью лишившие командиров дисциплинарной власти.

Из многовекового опыта флотской службы следует такой вывод: «куда матроса ни целуй, везде у него жопа». Сказано грубо, но метко и на сто процентов верно. Ничего не поделаешь, такая уж там анатомия. С этим, кстати, были согласны и сами матросы. Некоторые, уходя на дембель, откровенно говорили, что меньше надо было с ними церемониться, а больше драть. Также никто из разбирающихся в сути вопроса не будет спорить с тем, что, как за бойцом ни следи, он, как та свинья, которая везде грязь найдёт, если захочет напиться – изыщет тысячу способов это сделать. Так произошло и у нас ещё при нахождении лодки в родной базе.

Трое матросов, усыпив бдительность своих непосредственных начальников, смылись в самоволку в город. Там они благополучно привели себя в нетрезвое состояние, попросту – нажрались, и в поисках приключений на свой зад умудрились изнасиловать проститутку. Я этот объект потом видел, сомнений относительно рода её профессиональной деятельности не возникало никаких, возникал только вопрос – почему изнасилование? Но грех совать нос в дела сердечные. Может быть, там была неразделённая любовь? А может, кто-то из троицы неосмотрительно пообещал жениться? Скорее же всего у парней просто не оказалось денег. Но, что бы там ни было, итогом увеселительной прогулки стало уголовное дело по статье 117 УК РСФСР.

Должен сказать, что милиция оказалась на высоте. Улик было не много – три маркированных по спине номером войсковой части ватника с фамилиями владельцев на внутренних карманах. Но проявив чудеса смекалки, пинкертоны из райотдела всего лишь через две недели вышли на след злодеев. Бойцы были арестованы и впоследствии получили по заслугам. Но, как оказалось, виноваты были вовсе не они, а их непосредственные начальники – офицеры, которые не доглядели и не предотвратили. Именно поэтому «нормальные парни, комсомольцы, отличники боевой и политической подготовки парятся сейчас на нарах».

Именно эту мысль на следующий день после задержания отличников боевой и политической подготовки нам два часа втолковывал инструктор политотдела – упитанный, розовощекий полковник в новомодных, в металлической оправе очках, специально прибывший в экипаж провести воспитательную беседу с офицерами. Лет ему было около тридцати пяти, гладкий, холёный, похожий на наливное яблочко. Несмотря на внушительное звание, по всему было видно, что тяготы и лишения военной службы счастливым случаем обошли его стороной. В то нелёгкое время стать до тридцати пяти лет полковником можно было либо слетав в космос, либо героически сражаясь на переднем крае идеологического фронта. Исполненный благородного гнева, сверкая плоскими, как у Берия, стёклами очков, он обвинял нас в халатности, попустительстве, непрофессионализме и во всех остальных грехах. Было бы не так обидно услышать подобное от командира, комбрига или другого боевого офицера, который, как говорится, в теме. Который если уж и учинит разнос, то за дело, потому как сам во всем знает толк и право имеет. Но слышать разглагольствования этого хлыща было невыносимо!

Тут в ленинскую комнату заглянул командир. Должно быть, проходя мимо, он услышал несколько ярких фраз из вдохновенного выступления оратора. Бросив взгляд на наши кислые физиономии, он понял, что здесь происходит форменное «избиение младенцев».

– Ты, полковник, что тут устроил? – начал командир почти дружелюбно.

– Да вот, по заданию начальника политотдела провожу с офицерами беседу, разбор полётов, так сказать, – браво, чуть с вызовом ответил тот. – Дисциплина тут у вас, понимаете, хромает, матросы в самоволки шляются, а офицеры не следят, бездействуют… так сказать… – предчувствуя недоброе, сбавил он тон.

– А ты, значит, лучший специалист по воспитанию личного состава? – смерив политработника недобрым взглядом, поинтересовался командир. – Так переходи к нам на лодку, а то что же ты там у себя в штабе прозябаешь? Да и нам здесь прямо ну никак без твоего драгоценного опыта! А мой старпом пусть в политотделе месячишко за тебя балду попинает, может, харю, как у тебя, наест!

Замечу, что время было хоть и перестроечное, но ещё вполне застойное, и такие хлыщи – политрабочие – имели реальную власть. Успешность карьеры любого офицера часто могла зависеть от них. Но нисколько об этом не беспокоясь, командир продолжал в обычной своей манере (часть его не совсем литературных выражений я по понятной причине опускаю):