Камрань, или Последний "Фокстрот"

День выдался жаркий. После краткого, но обильного тропического ливня было влажно и душно, как в русской бане. Дорога от казармы до пирсов, занимавшая обычно не более 15 минут, на этот раз показалось Ване бесконечной. Потом был подъём флага и развод на работы. Двадцать минут под палящим солнцем на раскалённой палубе плавучего пирса Ване показались вечностью. То и дело подступала тошнота, начинало темнеть в глазах. Ваня крепился из последних сил, чтобы не упасть. Он ни за что не хотел показаться слабым. Ещё на призывном пункте, получив распределение на флот, матрос Денисов поклялся себе, что ни при каких обстоятельствах не сломается и, как настоящий мужик, выдержит всё, что преподнесёт повернувшаяся к нему огромным своим задом злодейка-судьба.

Случай испытать себя представился незамедлительно. Как мы помним, подводная лодка собиралась в море, и команда готовила корабль к будущей героической борьбе со стихиями. Особенно много работы было у представителей славной БЧ-5, к которой имел счастье принадлежать и матрос Денисов. Работ было много, а времени мало, поэтому перекуров старпом не давал. Сам он не курил и вносил таким образом посильный вклад в дело оздоровления нации. Один краткий перерыв на обед – и вновь вся команда жарится в прочном корпусе: скоблит, драит, красит... Ване, как вы понимаете, скучать тоже не приходилось. Будучи уже большим специалистом по гальюнам, он и здесь, на подводной лодке, не мог изменить своему амплуа. Ещё при разводе на работы механик приказал старшине команды трюмных, хорошо известному нам уже мичману Затычкину Арнольду Кузьмичу, разобраться с фановой системой. Во время последнего выхода в море выяснилось, что по работе данной системы имеются замечания: при нахождении корабля под водой уже через сутки в отсеках начинает ощущаться присутствие неких малоприятных миазмов или, говоря словами Гейне, начинает пахнуть чем-то, не имеющим ничего общего с одеколоном. Если же гальюнами пользуются интенсивно, что обычно наблюдается после подъёма, то запах доходит до кают-компании и даже до каюты командира! Непорядок, который срочно требовалось устранить.

Арнольд Кузьмич быстро разобрался в причине неприятного запаха и в два счёта устранил неисправность: всего-то пришлось заменить прокладку на вентиляционном клапане и вставить в него новый угольный фильтр. Но в процессе устранения неисправности обнаружилась новая проблема. Срочно следовало зачистить и покрасить специальной краской, стойкой к воздействию различных биологических сред, поржавевшую внутреннюю поверхность той цистерны, куда, собственно, сами эти биологические среды и сливаются. Данную ответственную работу решено было поручить матросу Денисову. Вы не подумайте, что здесь имелся какой-то элемент дедовщины или несправедливости по отношению к молодому матросу. Совсем не так. Вышеупомянутая цистерна находилась в непосредственном заведовании матроса Денисова как трюмного машиниста, и его прямой обязанностью являлось её содержание в надлежащем исправном состоянии. К тому же мичман Затычкин был ответственным и справедливым начальником, а для своего личного состава был ещё и отец родной, поэтому он не сразу засунул молодого моряка в железную бочку, которая ещё пару недель назад была заполнена под завязку смесью тех самых биологических сред, а сначала залез в неё сам.

Арнольд Кузьмич, хоть и не знал в своё время закона Архимеда и в теории поначалу был слабоват, всегда считался практиком высшей пробы и имел золотые руки. Он был из плеяды тех старых мичманов, которые руководили личным составом по принципу «делай как я». Вот и на этот раз он первым спустился в фекальную цистерну и, взяв в руки скребок, ветошь и совок, собственноручно показал подчинённому – что и как надо делать. И лишь только убедившись, что Ваня уразумел и всё делает правильно, вылез наверх. Оставив Денисову сменщика – чтобы работа шла быстрее, ну и чтобы в случае чего помог выбраться наружу, – Арнольд Кузьмич обтёрся ветошью и пошёл заниматься другими не менее важными делами.

Цистерна хоть и была пустая, но нахождение внутри неё всё равно оставалось малоприятным. К тому же солнце, стоявшее уже почти в зените, жарило чёрный корпус подводной лодки так, что возле бортов кое-где уже начинала закипать вода. Не скажу, что цистерна, в которой работал Ваня, была раскалена докрасна, но всё равно жара внутри стояла невыносимая.

Несмотря на страшную вонь, от противогаза Ваня сразу же отказался: за считанные минуты резиновая маска наполнялась потом, и возникала реальная опасность захлебнуться. Да и запах скоро перестал ощущаться, чего нельзя сказать про жару. Были моменты, когда Ваня не прочь был бы умереть, но так, чтобы не навсегда, а чтоб потом воскреснуть. Будучи комсомольцем и человеком передовых материалистических убеждений, Ваня тогда невзначай подумал, что если Бог действительно существует, а, соответственно, существуют ад и рай, то находящимся в преисподней грешникам приходится ничуть не хуже, чем ему сейчас. Не то чтобы Ваня в чём-то усомнился или возроптал, но у него возникла шальная мысль – за какие грехи Господь так его карает? А что если ад всё же есть, и пребывать там грешникам придётся целую вечность? Не лучше ли на всякий случай перестать грешить? Пока не поздно.

Но адовы муки не сломили матроса Денисова, он действительно оказался Настоящим Мужиком и с честью выдержал испытание преисподней. Когда становилось совсем уж невмоготу, когда пот заливал глаза и сердце, казалось, вот-вот лопнет и разлетится мелкими кусочками по всей цистерне, Ваня вспоминал своего деда-танкиста. Дед прошёл всю войну на легендарной тридцатьчетвёрке. Конечно, он рассказывал внуку о боях и подвигах, но Ване сейчас припоминались совсем не героические эпизоды, а, можно сказать, бытовые. Например, вспомнился рассказ деда о Курской дуге – не о самом сражении, а о том, как, совершая марш-бросок, танки ехали двое суток по раскалённой степи без сна и отдыха. Как июльское солнце и жар работающих дизелей делали невозможным нахождение живых существ внутри железных коробок. Как закипали, перегревались моторы, как пот заливал глаза, как рвалось наружу бешено колотящееся сердце… Но в тех машинах находились тоже Настоящие Мужики, и было им тогда, как и Ване сейчас, по двадцать лет. Все танки дошли до цели и с ходу вступили в бой, танкисты выполнили свой долг, и дед Вани был в их числе. Накатывало чувство гордости за деда, за советских людей, совершивших невозможное. Это чувство переполняла душу, и Ваня драил, красил, потел...

Известно, что в жизни всегда есть место подвигу, но подвиг – это порыв, эмоция, мгновение, и пусть простят меня герои, если скажу, что на это способен любой оказавшийся в нужное время в нужном месте. В военном же деле самым трудным считается грамотное и ответственное исполнение повседневных служебных обязанностей. Вот и матрос Денисов совершал настоящий подвиг, который был бы не под силу другим, пусть смелым и лихим, умным и решительным, но менее выносливым, менее старательным и ответственным. Теперь он имел полное право носить высокое звание Мужик. По этому поводу вспомнилось мне такое вот стихотворение Розенбаума.

Кредит доверия у женщины истрачен,

Амур ей подмигнул – и был таков.

Куда ни плюнь – везде сплошные мачо,

А очень не хватает мужиков.

Одет с иголочки, подтянут и накачан,

Да так, что не сгибается рука,

Изысканная речь – ну чистый мачо,

А хочется послушать мужика.

В Чечне недавно вышла незадача:

В один из не скажу каких полков

Приехали служить четыре мачо,

А командиры ждали мужиков.

Солдаты – не пойму, какой – удачи,

С банданами поверх тупых голов,

С чеченками вели себя, как мачо, –

Подставили полроты мужиков.

Их вытащили. Ну а как иначе?

Бросать своих у наших не с руки.

В родную часть уделавшихся мачо

Доставили простые мужики.

Я не люблю козлов, а петухов – тем паче,

Один у них с павлинами язык.

И тот, кто держит на Руси себя за мачо,

По жизни – сто процентов – не мужик!

Понимая, что сделал почти невозможное, Ваня был доволен и страшно горд собой. За свой подвиг он получил благодарность и крепкое рукопожатие непосредственного начальника, мичмана Затычкина. Утренняя хандра совсем было улетучилась, жизнь налаживалась и казалась уже не такой дрянной и беспросветной, но скоро на горизонте вновь замаячили зелёная тоска и рутина. Говоря кинематографическим языком, «место встречи изменить нельзя». После отбоя Ваня опять стоял посреди гальюна, покачиваясь от усталости и прячась за швабру. Это у него уже почти получалось. Нынешний день стоил Ване никак не меньше трёх килограммов пота, а это вкупе с несколькими килограммами, потерянными в предыдущие дни, делало его похожим на доходягу из Бухенвальда.

Сегодня Ваню инструктировал и передавал бесценный опыт сам дежурный по команде, целый старшина второй статьи. Ване всё и так было понятно и хотелось побыстрее начать, чтобы побыстрее закончить, но старшина второй статьи Матюгин продолжал разглагольствования. Войдя в роль убелённого сединами морского волка, мудрого наставника и требовательного командира, Матюгин уже минут сорок не мог заткнуться. Он то рассказывал поучительные истории из своей жизни, то вдруг ни с того ни с сего начинал орать, что «карась» пошёл уже не тот, что «караси» оборзели и не оказывают должного уважения «годкам», норовят прикинуться шлангом и ничего не делать, но он, Матюгин, их насквозь видит, и с ним такие штучки не пройдут…