Камуфлет

– Да, Белый. Но зачем долбаному диверсанту два нагана?

– Не въезжаешь? Стрелять по-македонски, с двух рук одновременно.

– Точно! Стрелять по-македонски и качать маятник.

– Ого! А ты не так прост, как кажешься. Дурил меня? «Петляя зигзагами».

– Растём над собой. Но только…

– Что?

– По-македонски – с одним-то патроном?

Мы грохнули – в стену застучали соседи.

– Ты прав, – он вытер слёзы тыльной стороной ладони. – Ему остаётся только качать маятник.

– И уходить, заметая следы и петляя зигзагами. Влево, против почерка.

– Отмахиваясь спецгульфиком, замаскированным под карман.

Стучали уже в дверь, но мы не открыли.

– Кто стучится в дверь моя?

Видишь – дома нет никто.

– Молодой хозяйка дома?

– А зачем тебе его?

Похоже, я захмелел. Не опьянел, а захмелел, как бывало раньше, в юности. И было весело. Весело, а не смешно. Это разные вещи, близкие, но разные. Рассмеяться можно от похабного анекдота или щекотки. А веселье – состояние души, оно изнутри, от сердца. И водка здесь ни при чём. Пьяным я не был, ни в одном глазу.

– Белый, давай-ка выпьем за… за нашу единую, могучую, никем не по… никем не победючую. Чтобы всякий, кто посягнёт… или покусится…

– Давай. Стоя и до дна. И не закусывая.

Захотелось продлить вернувшуюся свежесть чувств (не забыть про Фиделя и прочее). И осенило стихом.

– Белый, мы с тобой понимаем, ведь даже безоружный враг опасен. Мало ли что один патрон.

– Да уж. Загнанный зверь ещё злее.

– Вот. И мне в голову пришла мысль, в виде поэзии. Надо, чтобы народ, как раньше. Ну, замечал коричневые пуговки. И это самое, куда следует. Прочту, если хочешь.

– Давай, давай. Правильно мыслишь, Шарапов. Раз дело важное – надо действовать превентивно.

О! О! О!

ПРЕВЕНТИВНО!

Да, да, да – верное слово. Ещё самородок, не хуже упреждения. Вот подфартило! Только не забыть. Фидель, Бойцовский клуб и – главное – превентивно. Чудное слово, звучное, реальное. Ну, Белый, ну титан. Всё, абзац профилактике.

Но Белый ждал обещанного, и я продекламировал:

– Враг хитёр и коварен, как лисица,

Обо всем подозрительном сообщай в милицию.

Ну как? Пятёрку хочу, даже с плюсом. Ну, не тяни же.

Он потёр лоб:

– Вот что, Костя. Как поэзия это гениально. Но эффективность… Пока смежники передадут к нам в контору, то-сё – время потеряем. А враг, сам говоришь, хитёр и коварен. Уйдет, гад. Надо оперативней. Сразу, куда положено. Чтобы вражина был обречён. И знал бы, гад: остался один патрон – застрелись. По-македонски.

– Хорошо. Ты меня вдохновляешь, как Анна Керн Пушкина. Слушай тогда:

Враг коварен и мерзок, как «бэ».

Обо всем подозрительном сообщай в ФСБ.

Разве я не гений? И где же аплодисменты?

– Костя, не в обиду будь. Но… Нет, нет и нет. Знаешь, я знавал таких очаровательных «бэ», – он закатил глаза. – А ты их в один ряд с врагами. Попахивает очернительством прекрасного пола.

Эх! А ведь и по рифме, и по смыслу мой шедевр не хуже штатных виршей советских времён, что висели на стенах режимных помещений. Кто постарше, помнит:

У врага звериная злоба – поглядывай в оба.

Их-то сочиняли лучшие государственные умы, профессионалы. М-да. Обидно, понимаешь.

Но зато крупная дичь – превентивно. Взять на карандаш. Скорей туда, в санузел совмещенный.

– Сейчас вернусь.

Стул опрокинулся – плевать. Вперёд, только вперёд. Выражаясь романтически, графиня с обезумевшим лицом бежит в сортир.

Превентивно! В словарях-синонимах не сыщешь. Теперь Фидель. Что там за мысли? А, вспомнил. Из уважения запишем полностью: Команданте Фидель Кастро Рус, и в скобочках – родной.

А ещё? Ах да, Бойцовский клуб.

И какое-то свежее выражение… во: поперёк желания.

Всё? Свободен, наконец.

Взглянул в зеркало, висевшее над раковиной. Вспомнил: Косма. Владимир Косма, автор игривой мелодии к «Высокому блондину».

Спустил воду в унитазе и протёр полотенцем все ручки. Превентивно, да.

Эх, хорошо сидим. Ведь как часто бывает? Встретятся после долгой разлуки старые приятели, а говорить-то им не о чем. Оказывается, за эти годы разошлись их дорожки. А вот с с Белым у нас всё путём.

Вспомнилось прежнее развлечение – «трамвайчик».

Перво-наперво скидывались на горькую, за два восемьдесят семь. Лишь Белый не платил за свою будущую добычу.

В трамвай садились в начале проспекта Ленина. Белый изображал поддатого паренька; поллитровка «случайно» выскальзывала из рук, а он как бы чудом её подхватывал. Через минуту бутылка таки падала на пол, Белый ногу подставить – только-только успевал.

Намеченная жертва, обычно немолодой дядька, начинала волноваться. Белому предлагалось: давай подержу, разобьёшь ведь. Всё, наживка заглочена. Вскоре Белый оказывался на подножке, мы удерживали открытую дверь. Тогдашние водители относились терпимо: шкодничают пацаны, что с них взять.

Наш лох глаз не отрывал от сосуда с драгоценной жидкостью. Казалось бы, какая разница, разобьётся или нет. Водка-то не твоя. Ан нет, был интерес. Белый прибегал к мудрёному термину: синдром приобщения. Психолог, блин.

А дальше главное. Стоящий на подножке Белый упускал бутылку, и та, в полном соответствии с законом Ньютона, летела к проносящейся внизу брусчатке. Но.

Но в эту секунду происходило немыслимое. Белый, скользя рукой по поручню, резко, почти падая, приседал на одной ноге. Вторая лапа выстреливала вниз, вдогонку ускользающему в бездну небытия сосуду; пуляла – молниеносно, как язык хамелеона. Раз-раз – Белый подводил ступню под донышко, хитрющая задняя конечность ускорялась вверх. Бутылка, кувыркаясь, взмывала в небо, Белый с ошеломительной небрежностью, не глядя, вынимал её за горлышко. Махом поднимался: раз-два – и опять неловкий парнишка. Сладчайшие секунды: любование мордой лица пациента. Взрослого дяхана, подло обманутого салагами. Душераздирающее зрелище.

Спустя миг от нашего гогота в трамвае чуть не лопались стекла.

Подобные затеи не всегда были групповым издевательством над одинокими мужичками. Как-то число оказалось равным: взрослых было четверо, сколько и нас. И пассажиры эти были не случайные попутчики, а группа, хотя держались они тоже некучно. По всему видно: команда с мощными локальными связями. И нити замыкались на неприметно одетом крепыше с короткой стрижкой.

Он стоял у окна, разминая крепкими пальцами папиросу-беломорину, и улыбался. Странная улыбка. Чувствовалось: закури он сейчас в полном трамвае – слова никто не скажет. Законное превосходство ощущалось и в ухмылке, и в хозяйской позе, и в том, как остальные трое оглядывались на него.