Канарский грипп, или Вспомнить всё!
Шрифт:
— У нас гость, мама, — громко ответил Пабло Альварес на немецком. — Он хочет поговорить с тобой.
И Брянов обрадовался. И улыбнулся стоявшему в дверях метису — и тот с южной непосредственностью ответил на искренность широкой улыбкой, по-южному белоснежной. И Брянов поймал себя на том, что ему уже не терпится передать Паулю Риттеру замечательную весть: у того есть сын, о котором он еще не знает, не знал столько лет…
Брюнет вдруг встрепенулся в дверях и куда-то исчез.
И в тот же миг позади Брянова послышалось ровное движение колес.
И он затаил дыхание, готовясь увидеть Элизу фон Таннентор… и она выехала справа от него — очень старая сеньора Виолета Альварес.
Сеньор Пабло Альварес вывез
У Брянова сжалось сердце.
Перед ним сидела очень древняя беспомощная старуха… Была очень древняя старуха с пергаментными губами и выцветше-ржавой сединой, а Элизы не было, он ее не увидел. И только ее большие глаза с отпадавшими нижними веками, светлые глаза — они напоминали… и вот от их взгляда у Брянова и сжалось сердце: ее глаза всматривались в пустую даль улицы целых шестьдесят лет. Он опоздал. А может, и хорошо, что опоздал… Он спохватился, что пристально смотрит на нее, — и понял, что теперь этоможно, что он делает правильно.
— Здравствуйте, сеньора Альварес, — громко сказал Брянов на немецком языке.
Старуха слабо встрепенулась и судорожными толчками повернула голову к сыну:
— Пауль, кто это?
— Сейчас он сам представится тебе, мама, — ответил Пауль фон Таннентор и Пабло Альварес.
И вдруг у Брянова пропали разом все чувства — и радость и жалость… Все.
Вдруг в эти самые мгновения он осознал, что сидит здесь, напротив старухи, один. И как не знает он на самом деле никакой Элизы фон Таннентор, так и нет, совсем нет никакого Пауля Риттера. И он, Александр Брянов, не сможет передать ему замечательную весть, потому что Пауля Риттера давно нет. И здесь, перед старой женщиной, сидит чужой ей человек. Он, Александр Брянов, — чужой,потому как он помнит минуты чужойлюбви к Элизе фон Таннентор, чужой любви с Элизой фон Таннентор, а сам он, Александр Брянов, никогда ее не любил и не мог любить — и теперь не любит и не помнит… И значит, Пауль Риттер сам давно мертв — и если его бессмертная душа видит сейчас Александра Брянова и эту старую женщину и пытается каким-то потусторонним усилием помочь обоим, то — видит и пытается из далекого далека, из такого далека, откуда Александр Брянов не смог бы довезти никакой розы… И, значит, был только чудовищный эксперимент, и есть только вирус — в нем, Александре Брянове. И, возможно, есть еще чья-то жертва, а потому пока рано кого-то осуждать…
— Сеньор Альварес, меня зовут Александр…
Он повернул голову к Пабло Альваресу и тихо сказал, а вернее, сам теперь отдал приказ:
— Я начинаю. Если что не так, стреляйте без предупреждения…
— Я знаю, что делать, — неопределенно ответил Альварес-Риттер.
И тогда Александр Брянов потянулся вперед и произнес:
— Фрау Элиза…
Короткая судорога… или просто тень промелькнула по лицу старухи… и в глазах ее, в самых зрачках, вдруг просветлело чуть-чуть, а вернее, совсем не просветлело — просто яснее, а значит, чернее и бездоннее стали зрачки… и одинаково шевельнулись на подлокотниках кресла сухие, коричневые пальцы.
«Она очень больна. Рак, наверно», — мельком предположил Брянов, думая о ней вовсе не как об Элизе фон Таннентор, а как о некоем «ключе-индукторе».
Элиза фон Таннентор не сходилась с Виолетой Альварес ни во времени, ни в воспоминаниях….
Старая Виолета Альварес снова с трудом повернула голову в сторону сына.
— Кто это, Пауль?
Пабло Альварес как стоял, так и остался стоять в трех шагах, засунув одну руку в карман брюк.
— Он скажет, мама. — И тут же резко бросил гостю: — Быстрее… Я даю вам десять минут. Ей тяжело говорить.
— Фрау
Элиза, — громко повторил Брянов. — Понте-Риальто… Наше время… Вы плыли. Была бутылка шампанского. Пробка далеко улетела. Далеко!Он взмахнул рукой.
Он увидел, как старуха механически оторвалась от спинки своего кресла, как рука так же механически стала подниматься — и потянулась к нему.
Он сам потянулся к ней навстречу, опасаясь подвигать стул.
И ее пальцы — словно маленькие деревяшки — коснулись его щеки.
И ее пальцы задрожали у него на щеке, и все лицо ее мелко-мелко задрожало перед глазами Брянова.
— Ведь это не ты, Пауль… — Ее голос показался механическим усилием стихающего стука часов.
— Нет, нет, фрау Элиза. — Он подался немного назад, от ее руки. — Он просто передал… — И тут Брянов тяжко вздохнул. — Пауль Риттер передал для вас привет и очень просил…
Ему показалось, что ее зрачки мутнеют.
— Фрау Элиза, вспомните, прошу вас…
Берег на острове… легкая волна, накрывающая их обоих… темная паутинка чулка через спинку кровати… «Ты решил уплыть в Буэнос-Айрес без меня?»
«Нет, нельзя!»
— …Гостиница «Эреджени». Стамбул. Ваше письмо.
Слабое содрогание пледа.
— Он теперь там? Скажите Паулю, я давно его жду…
«Давно», — согласился он.
— Нет, фрау Элиза. Его там нет. Но он передал мне…
— Наверно, он умер.
Он сбился со своего плана и невольно взглянул в сторону, на Пабло Альвареса. Тот сделал резкий жест левой рукой: мол, разбирайтесь сами.
— Я ведь знаю… Я думала… Мне он снился часто, — тем временем тихо вещала древняя Виолета Альварес. — Это было давно… Но где он теперь? Да, все уже умерли. Давно. Я знаю. А вы… — Она опять потянулась вперед и даже приподняла руку, словно желая еще раз прикоснуться к гостю и что-то проверить. — Вы ходили на выставку?..
Он замер, затаив дыхание.
— Там есть картина… — сказала старуха. — Только вы туда не ходите. Там очень опасно. Мне говорил Клейст, что там всех будут ждать…
— Мама! — с неожиданной решительностью вмешался Пабло Альварес. — Он хочет тебя спросить. Ты послушай.
— Да, Пабло. — Рука старухи сразу опустилась. — Я слушаю. Ты только не убивай этого человека. Не надо. Ты слышишь, Пабло?
— Слышу, мама. Я не стану его убивать.
— Фрау Элиза. Картина, — твердо, отчетливо проговорил Брянов, чувствуя, как у него по лбу и вискам стекают струйки пота, но боясь доставать платок, чтобы не отвлечь старуху, не запутать ее лишними движениями. — Гейдельберг. Новая галерея. Картина.
— Я любила Гейдельберг… Вы сказали: Гейдельберг?
— Да-да. Там была картина… Люди, — он побоялся сказать «покойники», — идут через реку. В темноте. А вдали — вулкан… Огонь на горе. Вы помните?
— Люди? Огонь? Конечно, помню. Как вас зовут?
— Александр. Просто Алекс. Зовите меня так.
— Алекс… Я не знала его друзей. Вы давно знали Пауля?
— Давно…
— Огонь, вы говорите?.. Да, конечно. Он все там хотел уничтожить… взорвать… там все должно было взорваться…
«Он сам все хотел взорвать?!» — поразился Брянов — и сразу стало все понятно, почти все…
— Там должны были прилететь самолеты и бросить огромные бомбы. Они назывались «фугасы».
Опять все разом запуталось!
— А я ему сказала: они прилетят и сбросят бомбы. Будь осторожен. Он не мог тогда уехать со мной. Это была беда… Давно.
— Кадис, — скрепя сердце (другое время, другое место!) напомнил он. — Был сильный ветер у моря. Корабль отходил. Чаек относило ветром…
— Да-да, так было, — встрепенулась старуха. — Так и было. Он так и сказал мне… я боялась. Он сказал: я буду вспоминать этот ветер перед смертью… И Понте-Риальто. Он говорил: у меня есть что вспомнить перед смертью… У нас было что вспомнить.