Канцелярский клей Августа Мёбиуса. Сборник рассказов

– Хочу.

Вот тебе и лады – уж не помирился ли я с кровным врагом, которого знать не знал десять лет? Сема, Семочка, в следующий раз надо будет уточнять детали, хотя какое это все имеет значение – белая, густая краска замазала все.

Котяра раздраженно зыркает – на его месте сижу. Позыркай еще! Как дам пинок под зад, боров кастрированный.

– Пап, Костя хочет пропылесосить квартиру до прихода гостей. Может быть, посидишь на лавочке у подъезда, свежим воздухом подышишь, а то ты что-то приуныл? Да и Косте будет сподручнее.

– Я не против.

Коричневое пальто хоть и уступает черному двубортному в солидности, но ни чуть не менее элегантное, и за него тоже можно выручить ящик «Шипра». Хорошо почистили шляпу, а от нового нежного шарфика я просто в восторге.

– Лена, у меня кроме этой войлочной обувки больше ничего нет?

– Георгий Михайлович, зачем вам хорошая обувь у подъезда сидеть? Полчаса можно и в валенках переждать.

По моему, он мне хамит.

– Пусть надевает, если хочет. Какое тебе дело?! Сейчас, папа, достану ботинки.

Да, моя доченька будет поглавнее. Цыц, Костик!

– Папа, только сиди на скамеечке и никуда не уходи, ты ведь все помнишь? Если что, во внутреннем кармане у тебя блокнот, где все подробно написано, но ты все равно никуда не уходи, обещай мне.

– Обещаю, доченька.

***

А на скамеечке под березкой уже сидят две бабульки – старичок как раз им будет в придачу.

– Здрасьте.

– Здравствуйте, Георгий Михайлович, что-то давно вас не видно было.

– В камере предварительного заключения долго сидел.

– Бог ты мой!

– Ну что ты, Лиза, – Георгий Михайлович всегда любил пошутить. Внуки пишут? Еще не отучились?

– Пишут – чего им не писать. И учатся – чего им не учиться.

Все-таки надо размять кости, а то сидеть совсем скучно.

– Пойду дочке подарок куплю к юбилею.

– Леночке уже пятьдесят? Как время идет!

Хорошая бабушка, но время никуда не идет – это мы идем через него.

Приятно шагать, опираясь на новенькую лакированную палочку. Воробьи скачут у самых ног. Опавшие листья шуршат, и ничего, что в них затерялся мой блокнот. Звенят голубые трамваи, урчат автомобили у мигающих светофоров. Солнце неоплодотворенным желтком висит над высокими домами – я не хочу оборачиваться, потому что мне все равно, что там за спиной.

2001 г.

Канцелярский клей Августа Мебиуса

(Финал премии имени Юрия Казакова – 2003)

Будильник – самое дрянное изобретение человечества.

Нестоптанных тапочек не бывает – шлеп, шлеп.

Горячую воду отключили – козлы!

Джинсы, майка, свитер, новые носки из целлофановой упаковки пахнут керосином и далеким Китаем.

Я расчертил яичницу на квадратики и съел, выпил стакан спитого чая и бросил на коренные зубы ириску.

Я взял аккуратный кожаный чемоданчик песочного цвета, вышел из квартиры и пошел на остановку общественного транспорта, откуда ленивый автобус, очень не спеша, довез меня до вокзала.

На вокзале я купил билет до станции «Пионерская» и нырнул в подземный переход к платформе номер четыре. В переходе я стремительно пробежал сквозь запах хлорки и мочи и почти выскочил наружу, но споткнулся о человека в оранжевом жилете и чуть не упал.

– Ты кто?

Человек перевел задумчивый взгляд с размякшего фильтра сигареты «Космос» на меня и неожиданно внятно сказал:

– Сцепщик вагонов пятого разряда Шеленберг Ильгиз Иванович.

– Быть этого не может.

Ильгиз Иванович медленно поднял голову так, чтобы его правая щека полностью освободилась от фиолетовой лужи, и этой же щекой презрительно мне усмехнулся.

– Что же вы тут делаете, Шеленберг Ильгиз Иванович?

– Свистки слушаю.

– Какие свистки?

– Паровозные.

Я надоел Ильгизу Ивановичу, и он опять нежно опустил свою правую щеку в фиолетовую лужу, а я поднялся к электричке с еще свободными местами у окошек.

***

– Далеко ли путь держите?

Шуршащий плащ и мятая слегка, набекрень шляпа.

– Это вы мне?

– Вам, а может быть, и не вам, может быть, вообще.

Похоже, мы будем задушевно беседовать всю дорогу, и время долгого пути пролетит незаметно.

– До «Пионерской».

– Вот ведь, пионеров давно нет, а название осталось.

– Да, осталось.

– Вас как зовут?

– Костя.

Почему Костя? Хотя, Костя так Костя.

– Константин – хорошее имя, а я – Ярослав.

– Тоже неплохо.

– Вы спортом не увлекаетесь?

– Да как-то так.

– А я футбол люблю, за «Спартак» болею. Но ведь сейчас сами понимаете: все куплено.

– Понимаю.

– Причем мафия везде – спорт, политика, искусство. Кстати, вы как к современному искусству относитесь?

– Ну, в некотором смысле…

– А к сексу?

– Да…

– А не кажется вам, что мы уступаем во внешней политике?

– Кажется.

– Ответь мне, Костя, то есть не приходил тебе в голову вопрос: зачем мы живем? В чем смысл, так сказать?

Приехали. Неужели сейчас всех лечат амбулаторно.

– Что-то душно, пойду в тамбуре постою.

– Да, душновато.

В тамбуре я встал около несимпатичной женщины с волнующей фигуркой, держащей за ладошку мальчика лет пяти.

– Мам, а электричка электрическая?

– Электрическая.

– А где у нее электричество?

– Не знаю, сейчас выходим.

Электричка стала притормаживать, я переложил из правой руки в левую чемоданчик, готовясь к выходу.

– А не желаете ли показать документ, удостоверяющий вашу личность?!

Вышедший в тамбур Ярослав вдруг вцепился в мой свитер, мальчик от неожиданности проглотил леденец, который еще сосать и сосать, женщина взволнованно два раза пнула потертым носком кроссовки по железной двери.

– Конечно желаю, только давайте сначала выйдем из электрички.

– Ха-Ха! Значит так заговорил!

– Мам, а дяди плохие?

– Плохие.

– А какой из них хуже?

Я крепко сжал запястья хрипящего Ярослава так, чтобы он разжал свои рыболовные крючки, но сил моих не хватило (завтра же начну заниматься с гантелями), и мой свитер продолжал безобразно растягиваться в разные стороны. Динамик над моей головой прошипел, что электропоезд совершил остановку на станции «Пионерская», двери электрички раздвинулись, я отпустил запястья Ярослава, переместил вес тела на правую ногу, оттолкнулся, резко переместил вес на левую и отправил моего нового товарища в не совсем полезный для его здоровья нокаут.