Кандибобер (Смерть Анфертьева)

Кстати, и ставка там побольше. Опять же среди людей искусства будешь жить.

Матерятся они, правда, не меньше любого грузчика, но, бывает, и понятное слово проскочит. Подумай. Шанец такой есть.

Анфертьев стоял в сторонке и смущенно ковырял ногой плашку паркета.

Подцепив носком паркетину, он обнаружил под ней небольшое углубление, в которое мог поместиться металлический рубль, авторучка, Ключ... Главное, туда мог поместиться Ключ. Правда, плашка от такого вложения будет выступать, но это даже хорошо. Не заметить её невозможно...

Как и положено фотографу, Анфертьев улыбался, разводил руками, прижимал их к тому месту, где, по его представлениям, должно было находиться сердце, даже приседал, слегка ошарашенный той непомерной заботой, которой окружил его заместитель директора завода. Но в это время самый-самый уголок анфертьевского глаза холодно следил за движениями Квардакова: вот он ещё раз взглянул на снимки, словно бы ненадолго прощаясь с ними, бросил их в ящик и снова закрыл его. Борис Борисович не заметил повреждений. А если заметит потом, это уже не будет иметь значения, когда в кабинете был Анфертьев, зам ничего не заподозрил.

– Спасибо, Борис Борисович! Я подумаю.
– Анфертьев осторожно взглянул в маленькие, узко поставленные глазки Квардакова, но увидел в них лишь доброжелательство. У двери повторил ещё раз:

– Спасибо.
– И покосился на плашку.

Все-таки она выступала, наверно, под неё набились грязь, мусор, камешки. А если туда сунуть ещё и Ключ, она станет слишком уж заметной. Придется все выгрести, прочистить, чтобы были видны свежие следы чьей-то деятельности. Ну а уж чьей - пусть решает Следователь.

– Дерзай, Вадим, - Квардаков поднялся из-за стола и приблизился к Анфертьеву.
– Если дело пойдет, глядишь, и за границу смотаешься, посмотришь, как люди живут, себя покажешь. Наберется снимков побольше альбом сварганим, нынче издают такие альбомы. Мой племяш у них завхозом, должность обалденная.

– Знаешь анекдот, - Квардаков почему-то перешел на шепот.
– Придумали горшок для малогабаритной квартиры. Все как у обычного горшка, только ручка внутри. Так вот, сидя в кабинете, я напоминаю себе иногда эту самую ручку. Но это же между нами, - Квардаков заговорщицки поднял указательный палец. А то смотаться бы нам обоим отсюда, а? Племяшу повышение светит, на главного режиссера тянет мужик, он им там такие постановки выдает закачаешься. Пока, правда, не на сцене, пока в коридорах, но ничего, доберется и до сцены. Мужик обалденно талантливый. И я пошел бы туда завхозом, а ты фотографом. Ох, и развернулись бы мы с тобой, ох, развернулись! На всю страну прогремели бы, на всю Европу!

Билетов не достанешь! Если актеры слабаками окажутся - декорациями задавим! А?

– Это можно, - кивнул Анфертьев.
– Это мне нравится.

– Но не сразу, конечно, - спохватился Квардаков.
– Подожду маленько. Авось ещё и этот заводик из дыры вытащу.

А может быть, моя затея вовсе не подлость? Но то, что я делаю с этим убогим замом, иначе не назовешь. С другой стороны, высокопарная лживость освобождает нас, и несправедливость освобождает нас, и молчание, и умолчание освобождает нас... Черт с ним, с этим Сейфом, но если я начинаю послушно восторгаться вещами, над которыми вчера смеялся, презирать людей, перед которыми преклонялся, если я стыжусь собственных желаний, вместо того чтобы гордиться ими, - разве это лучше? Нет. Безопаснее. И только.

Придумывая уловки и ложные ходы, предугадывая будущие вопросы Следователя и заранее готовя ответы на них, выстраивая свои отношения с людьми в расчете на будущее, я все дальше удаляюсь от самого себя...

Или приближаюсь к себе истинному?

Во всяком случае, похоже на то, что сегодня я уже не тот, каким меня знают приятели, жена, сотрудники заводоуправления...

И так ли уж важно - возьму я Сейф или нет...

"Скажите, Анфертьев, вы знаете, как открывать Сейф, закрывать его? Вы подходили к нему?"

"Я подходил к кассиру, следовательно, подходил и к Сейфу".

"Вы смогли бы открыть его?" "А почему нет? Образование позволяет, есть опыт общения с техникой, в том числе с точной техникой".

"А вам никогда не хотелось забраться в Сейф?!"

"Отчего же, я постоянно испытывал желание вскрыть его. Мне казалось несправедливым, что без дела валяется такая куча денег".

В красном сумраке лаборатории были видны только лицо Анфертьева - лицо мыслителя, мастера, мистика - и его руки, покачивающие ванночку с проявителем.

Остальное как бы растворялось в темноте, как бы не существовало вовсе. Анфертьев прощался с жизнью, которая ещё имела для него значение, но с каждым днем отдалялась. Зато все ближе становилось нечто угрожающее и бесформенное. Оно притягивало к себе, как пропасть. Анфертьев не мог остановиться, все ближе подползая к её краю, чувствуя шорох камней под собой, пытаясь вытянуться вперед, руками нащупать провал. И наступил момент, когда его ладони ощутили пустоту - пропасть была на расстоянии вытянутой руки. Другими словами, через неделю обещали зарплату и квартальную премию, а это означало, что в кассе окажется около пятидесяти тысяч рублей.

Здесь, в лаборатории, Анфертьев решился наконец задать себе несколько вопросов, решился ответить на них. Не до конца, не откровенно, но давайте согласимся, ребята, что даже наедине с самими собой мы стараемся найти для наших поступков причины поблагообразнее, такие, чтоб не стыдно было в приличном обществе раздеться, простите, раскрыться. Не отрывая взгляда от волн проявителя, перекатывающихся от одного края ванночки к другому, глядя на завалы металлолома, которые возникали на снимке все отчетливее, становились все тяжелее и внушительнее, спросил Анфертьев у себя:

"Скажи, Вадя, на фига тебе сдался этот Кандибобер? Зачем?"

"Лучше спросить - почему? Потому, что жизнь моя пуста, я не знаю, как изменить её, как измениться самому. Мой труд не дает мне ничего, кроме зарплаты. Но я не могу работать только для зарплаты".

"Какой бы она ни была?"

"Да если Подчуфарин будет платить мне не сто рублей, а двести, триста - Общество сказало мне: не стоит жить ради денег. Я убедился, что это правда".

"Но ты идешь на... ради денег?"

"Наверное, я запутался. У меня нет сил ждать пока кто-то решит, что мне уже можно жить не на сто рублей, а на сто десять".

"Ты хочешь бросить вызов?"

"Разве что вызов самому себе. Я не хочу умирать заводским фотографом".

"А кем бы ты хотел умереть?"

"Я согласен умереть и фотографом, но перед этим должен хоть что-нибудь предпринять, чтобы этого не случилось. Предпринять - это главное. Независимо от результатов. Зачем люди лезут в горы, поднимаются на вершины, которые никому не нужны? Зачем погружаются на морское дно, зная заранее, что, кроме расползающихся червяков, там ничего нет? Зачем люди прыгают с парашютом, зная, что внизу их не ждут ни друзья, ни враги? Зачем?"