Каникулы бога Рандома

— Мне осталось совсем чуть-чуть, я это чувствую, — проговорил дед Озеров и оскалился. — Смерть дышит мне в затылок и вот-вот нагрянет. Я готов её встретить, как есть. Уже смирился с её постоянным присутствием. Но к тебе у меня лишь одна последняя просьба: поживи, пожалуйста, тут, пока я не испущу последний вдох.

Я посмотрел на него не глазами Игоря, а своим божественным зрением. Поцелуй бабули Смерти ярко пылал на его темечке. Ни убежать, ни скрыться от неё Альберт Эдгарович уже не сможет. Так что он совершенно прав, что осталось ему чуть-чуть.

Вот только жить в этом доме весь остаток моих земных каникул вообще не входило в мои планы. Завтра ко мне прилетит дон Гамбино, и что я ему скажу? Давай отвиснем в «Гурмане», а затем рванём к Минееву? Он меня за такое на смех поднимет!

«Рандом, — с уже хорошо известным мне выражением проговорил Игорь. — Ты же сам говоришь, что он скоро умрёт. Ну разве нельзя выполнить последнюю волю человека. Тем более, неделю он может и не протянуть. Ты, кстати, не видишь?»

«Игорь, — проговорил я тоном, пародирующим владельца арендованного мной тела. — Я намерен весело проводить время, а не сидеть над умирающим стариком. Это ты можешь понять? Сегодня я готов хоть до утра с ним языками чесать. Но завтра, уволь».

Я посмотрел внимательнее и обомлел. В голове Озерова не было здорового места.

«И что ты видишь? — спросил меня Игорь. — Долго ему ещё осталось?»

«Я вообще не понимаю, как он соображает и разговаривает, — ответил я, совершенно искренне. — Такое ощущение, что ему в череп засунули блендер и на полной мощности покрутили некоторое время. Его мозгу конец. Сегодня, завтра… я не знаю, он уже должен быть мёртв!»

«Ну так тем более! — попросил Игорь. — Побудь рядом, раз такое дело. Сам говоришь, совсем чуть-чуть осталось».

«Хорошо, но я не собираюсь сидеть рядом с потерявшим разум стариком, — мне действительно не хотелось сидеть возле кровати тела, превратившегося в овощ из-за одного только обещания. — Поэтому есть предложение сделать так, чтобы он до самого последнего вздоха был в полном порядке. А потом он просто ляжет спать, и всё».

«Слушай, — ответил мне Игорь. — Я такие вещи решать не могу. Спроси у него сам».

— Дед, — проговорил я, привлекая его внимание. Кстати, он уже проваливался в сон, из которого рисковал никогда не выбраться. — А ты хочешь до последнего своего вздоха, даже если он произойдёт сегодня, быть в ясном сознании?

— Конечно! — ответил тот, слабо улыбаясь. — Это было бы самое большое чудо, о котором я даже не смел мечтать.

Я глянул на шкалу благодати и с грустью обнаружил пять процентов. Этого мне, конечно, хватит, чтобы укрепить сознание старика. Но вот самому почти не останется. Ладно, будем надеяться на графиню и родственниц.

«Только, Игорь, — сказал я настолько серьёзно, насколько вообще мог. — Твоим сестре и тётке придётся меня подпитывать почти без передышки, чтобы всё это не пропало втуне. Так что не ругайся на меня».

Но он всё понимал.

Я взял деда за руку, и взгляд Озерова, который успел уже помутнеть, вдруг прояснился, а в глубине глаз появились задорные искорки.

А вот благодати осталось всего два процента. Но ничего. Надо просто набрать больше последователей.

* * *

— А не позволишь ли мне ещё немного понаглеть? — спросил дед Озеров, буквально садясь на кровати и с удовольствием разминая затёкшие от долгого лежания конечности.

«Если он попросит отвезти его на Средиземное море, — проговорил я Туманову, — буду не против. Тем более, арендованная яхта там уже есть».

Но деду не нужны были яхта и море, хотя он и был магом воды.

— Хочу перед смертью побывать на нашем озере, что возле дома, — сказал он и посмотрел на меня с вопросом. — Понимаю, едва состояние улучшилось, так сразу появилась масса желаний.

— Это же прекрасно, — ответил я. — Желать чего-то это очень хорошо. А уж таких вещей, которые подпитывают собственную сущность, и вообще — замечательно. Один вопрос: как мы туда попадём?

Я, конечно, мог донести старика на руках, но это было бы смешно.

— Вот за той занавеской стоит моё электро-магическое инвалидное кресло последней модели. Я пользовался им, пока совсем не слёг, — он указал на отгораживающую пространство штору, за которой действительно обнаружилось искомое.

— Ксения Альбертовна нас не прибьёт? — в шутку поинтересовался я, усаживая Озерова на кресло, которое тут же подстроилось под него. — За ночные-то прогулки?

— Нет, ты что?! — весело заявил дед, размахивая руками, отчаянно ими жестикулируя. — Она только рада будет.

Но по пути мы её даже не встретили. Старик Озеров на кресле спокойно выкатил в ночь, под тёмный бархат небес, на которых огромным фонарём сияла луна.

В центре озера стояла деревянная веранда для отдыха хозяев усадьбы. К ней вела вымощенная камнем насыпная дорожка. Луна и некоторые крупные звёзды отражались в спокойной воде.

— В той беседке, — проговорил дед, практически не управляя креслом, — прошло моё детство и юность. Теперь хочется, чтобы и свои последние минуты я встретил тут. Это место силы. И для тебя тоже. Помнишь, как мы тренировались тут? Чтобы Туманов перестал к тебе придираться?

Игорь помнил хорошо, я чувствовал это по тем эмоциям, которые он испытывал при взгляде на беседку и дорожку к ней.

Запах возле воды оказался достаточно своеобразный. Тут не пахло тиной или лягушками, как в том месте, куда завёз меня риэлтор. Скорее, свежестью, песком и даже каким-то раздольем. И, вместе с тем, было как-то умиротворяюще и душевно.

— А почему ты не взял опекунство над Светкой? — спросил я, когда мы обосновались в беседке, и любовались ночными пейзажами вокруг. — Мог бы, правда?

— Я думал об этом, — тяжело вздохнул Озеров. — Вот только в этом вопросе всё было против нас. Два события практически совпали по времени. Первое: я понял, что Туманов летит в пропасть со своими пристрастиями, и он не остановится ни перед чем. Даже перед тем, чтобы насильно выдать дочь замуж, лишь бы получить прибыль. И второе: мой разум стал подводить меня. Очередное медицинское освидетельствование признало мою недееспособность. А это несёт определённые ограничения. То же опекунство оказалось для меня в запретной зоне. Но я продолжал заботиться, как мог, — он замолчал.