Каникулы с дядюшкой Рафаэлем

— Откуда он у тебя? — спросил Лацо и поглядел широко открытыми глазами на трубу.

— Ведь я же неделю назад тебе о нём говорил.

— А это взаправду? — недоверчиво спросил он.

— Что — взаправду?

— Взаправду тебе на время дали?

— Сам видишь. Вот я и пришёл тебе показать.

— И ты уже что-нибудь сыграть можешь?

Я, конечно, тут же поднёс мундштук к губам и гамму сыграл.

— Что это?

— Гамма.

— И песенку сумеешь?

— Ещё не научился.

— А когда ты песенки играть станешь?

— И песенкам научусь, — пообещал я.

Я дал геликон Лацо и, как обращаться с ним, показал. Лацо был парень самонадеянный.

Я немного позанимался с ним, потом его радио меня заинтересовало.

— Радио-то у тебя будет самое настоящее? — спросил я.

— Самое настоящее.

— И играть станет?

— Какое же это радио, если не играет?

— А ты его сам сделаешь?

— Сам. Ну и брат старший поможет, — добавил Лацо, помолчав.

— Когда же готово оно будет?

— Когда все детали куплю.

— Разве их у тебя нет?

— Нет.

— А когда будут?

— Когда я денег на них накоплю.

— Вот здорово! — воодушевился я.

Такой разговор кое-чего стоит. Мы ещё поболтали немного и распрощались.

ДЯДЮШКА ТАУБЕРТ

По улице вышагивает дядюшка Тауберт. На спине у него барабан, в руках палочки барабанные. Дядюшка Тауберт малюсенький, меньше меня, а барабанище во какой!

Играли однажды грушковецкие музыканты в Верхних Орешанах. И, говорят, лопнул вдруг ремень, барабан-то покатился, а дядюшка Тауберт за ним побежал с горки. Почти догнал он свой инструмент, а как его остановить, не знает. Бежал, бежал дядюшка, барабан даже успел обогнать и вдруг — бац! — растянулся на дороге. Барабан перекатился через него и в канаву упал. До сих пор дядюшке Тауберту это припоминают.

— Дядя Тауберт, вы куда? — закричал я ему.

— Куда же мне как не на репетицию? — ответил он.

— На репетицию? На какую?

— Нашего оркестра.

Засмеялся он и дальше зашагал. Я за ним.

— Дядя Тауберт, а мне можно с вами?

— Со мной? А тебе что там делать?

— Я трубить стану, — отвечаю я.

— Тру-у-бить? Много таких найдётся! Купи трубу и труби на здоровье.

— Дядя Тауберт, так ведь я учусь уже…

— Это хорошо, что ты учишься. Учись, пока молод! В мои-то годы поздно будет учиться.

— Дядя Тауберт, так ведь я уже две недели учусь. Вы не знаете? У меня геликон!

— Гелико-он? А ты, малыш, понимаешь, что такое геликон? Такую большую трубу тебе и не поднять.

— А я поднимаю!

— Да унести не можешь.

— Он у меня дома. Это Рудо Кемёнеша геликон.

— Помолчи-ка! Где же ты его украл? — Старик даже остановился.

— Да мне сам дядя Загрушка дал.

— Загрушка? Он тебе на время дал. Геликон-то общественный. Посмотрим! Так, значит, у тебя геликон Рудо? Хе-хе! И ты уже кое-что играешь?

— Гамму.

— Это хорошо, что ты гамму можешь сыграть. Хе-хе-хе! Но хватит ли у тебя силёнок?

— Я играю гамму снизу вверх и сверху вниз.

— Ишь ты! Далеко уже пошёл. А какую? Какую гамму ты сыграешь?

— Си бемоль мажор!

— Си бемоль мажор? А до мажор ещё не сыграешь?

— Нет. Но ми бемоль мажор тоже сыграю.

— Две гаммы? Ну, тогда беги домой, и мы можем пойти вместе. Беги домой, я тебя подожду.

РЕПЕТИЦИЯ

Репетицию нашего оркестра всегда устраивают в пожарке. Помещение невелико и вдобавок ещё всяким хламом завалено. На стенах пожарные рукава, запасные брандспойты, а у дверей сигнальные трубы. На самой серёдке длинный стол поставлен, и на него музыканты кладут ноты. Табуреток нет. Но это даже удобнее. С табуретками-то в пожарку не все музыканты влезут. Неподалёку от двери маленькое окошечко с решёткой. Ребятишки, живущие поблизости, музыку как заслышат, прибегают и лезут к окошечку, заглядывают внутрь. Дядюшка Томашович или дядюшка Загрушка то и дело выскакивают наружу и шугают ребятишек шапкой. А те всякий раз врассыпную. Но стоит дядюшке Томашовичу уйти, как они снова к окошку лезут. Дядюшка Томашович становится возле вторых голосов и давай в нотах рыться. Вы не знаете, что такое вторые голоса? Второй голос — это музыкант, который вторит. На нотах написано: «Труба S», но старые музыканты называют инструмент не «труба S», а «втора». Об этом я узнал на первой же репетиции. Дядюшка Тауберт познакомил меня со всеми музыкальными инструментами, только одного не сумел объяснить: какая разница между бас-корнетом и эуфониумом. Это такие две довольно большие трубы, только эуфониум чуть побольше. Непосвящённый человек это едва ли даже заметит. Бас-корнет называют ещё тенором.

— Какая же между ними разница? — спросил я у дядюшки Тауберта.

— Никакой, — ответил он.

— Тогда почему же они не называются одинаково?

— Почему? Слишком много с меня спрашиваешь. Я не композитор или вроде того. Я музыке нигде не обучался и ровно столько же знаю, что и прочие. — И он показал на остальных музыкантов.

— Бас-корнет играет мелодию, а эуфониум — терцию, — вмешался в наш разговор дядюшка Рачко, отец Марьены Рачковой.

— Корнет играет мелодию ещё больше, на то он и корнет, — добавил ещё дядюшка Томашович.

— Именно поэтому, — сказал дядюшка Рачко.

— А терция что такое? — спросил я у дядюшки Томашовича.

— Терция — это и есть втора, — ответил тот.

— Плохо ты ему объяснил, — хотел его поправить дядюшка Тауберт.

— Объяснил, как умел. Не умеем мы никто всё подробно объяснить, с нами ведь никто теорией никогда не занимался. Пришёл однажды покойный Сланинка из Выпытальца и сказал ребятам: «Эта нота половинная и её играют на две доли. Поняли, ребята?» — «Понимаем, не такие уж дураки». — «Ребята, сыграйте вот это!» Вот мы и начали играть.

— Больно ты скорый! — перебил его дядюшка Алексин, кларнетист.

— Я только хотел сказать, что у нас в ту пору времени не было теориями заниматься, — возразил дядюшка Томашович.

— Хочешь не хочешь, а играть надо. А этим поросятам учиться неохота, — сказал дядюшка Рачко, показав на меня.

— А мне как раз и хочется! — перебил я.

— Сегодня хочется, а через две недели, глядишь, и расхотелось.

— Нет, не расхочется!

— Посмотрим, — сказал дядюшка Томашович и покачал головой. — Ты, значит, учишься на геликоне Рудо? — спросил он ещё.

— Да, на геликоне Рудо, — ответил за меня дядюшка Тауберт.

— Учись же смотри! — сказал дядюшка Томашович. — У меня книжечка специальная есть. На время, если захочешь, дам тебе.

— Хороший геликон, — повторил дядюшка Алексин.

— Внимание, ребята! — скомандовал дядюшка Загрушка и строго поглядел на музыкантов.

Всё стихло, и тогда подал голос самый старый музыкант — дядюшка Яно Слинтак.

— Грянем? — спросил он.

— Грянем, — ответил дядюшка Загрушка.

— Что же мы сыграем? — спросили вторые голоса.