Каникулы в бухте пиратов

– Ничего, Леха. Скоро нагрянут наши.

– Я от одного папиного майора слышал, что этот Злобин – огромный жулик. Раньше никак его не могли взять.

– Да, изворотливый. Но теперь уж не извернется. Папа говорил, его могут на всю оставшуюся жизнь в тюрьму посадить.

– И всю его команду тоже. Особенно, когда узнают о нашем похищении.

– Да, уж тут отцовские парни постараются! Разнесут всю банду в пух и прах. И в мелкие дребезги.

Мы немного помолчали – чтобы Чижик глубоко осознал, что ему грозит. А потом несколько свернули с жестокой тропы войны.

– Дим, а знаешь, мне этого Чижа жалко. Он все-таки не такой злой, как все. Не пихается, не орет. Приличный такой мужик. И как он в такую гадскую компанию попал?

– Да, Лех, мне он тоже нравится. Ведь он меня не сбросил за борт, когда ему капитан приказал. Я сам спрыгнул. Жалко мужика.

– Дим, а давай, когда их всех похватают, заступимся за него. Нас послушают.

– А если он нам бежать поможет, его вообще простят.

– Не поможет, Дим. Он очень своего шефа боится.

– Нет, Лех, он не трус. И не дурак.

По правде говоря, весь наш план строился на том, что этот Чижик и есть самый настоящий дурак. И трус к тому же.

Мы услышали вздох, потом шаги, которые затихли, по нашим предположениям, где-то в районе рулевой рубки. Но вот шаги послышались снова. Замерли возле люка. Крышка его приподнялась.

– Эй, пацаны, – раздался шепот. – Как вы там, бедолаги? – Голос у Чижа был такой участливый. С такими сочувствующими нотками, что мы, может быть, и расплакались бы. Если бы не зажимали рты, чтобы не рассмеяться. – Держите-ка, хлопцы.

В щели появился полиэтиленовый пакет на веревочке. На другой веревочке поползла вниз пластиковая бутылка с минералкой. В пакете мы с радостью обнаружили хлеб и две здоровенные сардельки.

– А мы отказываемся принимать пищу, – гордо заявил Алешка.

– Мы голодовку объявляем, – гордо добавил и я. – Вас мировая общественность осудит.

– Погодите объявлять, – торопливо проговорил Чижик. – Чего-нибудь придумаем. Вы кушайте, кушайте! А сами притворяйтесь. Будто вы голодные и несчастные.

На то, что его мировая общественность осудит, ему наверняка было глубоко наплевать. Его самый обычный суд пугает. Даже без общественности.

– Ладно, – примирительно прошептал Алешка. – Не будем голодовку объявлять.

– Да, – сказал и я, – мы покушаем. А вам ваша доброта зачтется при вынесении приговора суда.

Мне показалось, что Чиж икнул. Или он так сильно вздрогнул?

– Не боись, хлопцы. Что-нибудь придумаем. Вызволит вас Чиж из беды. А фамилия моя – Чижевский. Запомните. Может, пригодится.

Вот так вот! Правильно сказал!

День склонялся к вечеру. Но не совсем еще склонился, когда на палубе снова загремели шаги. И прозвучала команда:

– Выводи пацанву! К шефу их! На дружескую беседу! – И злорадный хохот.

Чиж распахнул люк и, строго крикнув: «Выходи!», подмигнул нам, когда мы поднялись на палубу.

Мы с Алешкой имели вид мрачный и удрученный. А когда садист Злобин начал демонстративно наливать в высокий бокал пузырящуюся воду, мы жадно следили за ней и облизывали губы.

– Будем пить, дети мои? – издевательски проговорил злобный Попугай. – Будем говорить – будем пить.

– А что говорить-то? – ответил я на правах старшего. – Мы все сказали. На эту дурацкую базу набрели случайно. – Я говорил, а Злобин смаковал холодную воду маленькими глотками. – Никому о ней не рассказывали. А колодец… Кто его знает… Заметили один раз, что в нем вдруг стало меньше воды. Ну и к слову пришлось…

– В монастырь лазили? – острые глаза попугая прямо-таки впились в нас. А его попугайский клюв прямо-таки нацелился мне в лоб.

Я сделал вид, что немного смутился. Лешка подыграл – переступил с ноги на ногу и виновато вздохнул.

– Ну?

– Хотели, конечно. Но не получилось. Там вся стена в колючках.

– Ну-ну… Я сейчас отправляюсь по делам. Кое-что проверю. – Тут у него в голове что-то, видимо, щелкнуло. – Я очень откровенный и честный человек. – Врет или заблуждается, подумалось мне. Наверное, все-таки второе. Наверное, даже самый последний негодяй и тот считает себя хорошим человеком. – Я от вас не скрою, что в городской милиции у меня есть свои люди. Так вот я проверю через них – не прибегали ли с доносом два пацана: маленький и средний. Не боитесь?

Мы помотали как можно убедительнее головами, а сами, конечно, немного струхнули. А что если тот уволенный лейтенант и есть тот самый его «свой человек»?

– Я пить хочу, – сказал Алешка.

– Потерпишь. Человек без воды, знаешь, сколько может прожить?

– Смотря какой человек, – вздохнул Алешка.

Злобин рассмеялся.

– Идите, думайте, страдайте от жажды. Завтра утром поговорим. А сегодня вечером вас отвезут в такое место, где вам станет не только голодно, но и очень страшно.

– В милицию? – с надеждой спросил я.

Злобин опять захохотал.

– А вот увидишь… Чиж, в трюм их! И готовься к отплытию. – И вдруг опять он словно бы что-то вспомнил и спросил меня: – Да, а как ты тогда на катер попал? Где прятался?

Я пожал плечами.

– Нигде не прятался. Я на воздушном шаре пролетал мимо.

– Его Крякутин подвез, – пояснил и Алешка.

Лицо у Злобина еще больше стало попугайным («Попка – дурак!»).

– Ну, ну, дети мои… – только и сказал он.

– Вот восторжествует справедливость, – сказал Алешка, когда мы заняли свои «пассажирские» места в трюме, – я тогда посажу этого Попугая в клетку и не дам ему пить три дня. И кормить буду не зернышками, а древесными жуками. Пускай клюет. – И от души выругался: – Зараза!

– Эй! – вдруг заорал где-то на воле Злобин. – А что там за мужик с вами лохматый живет? Мент, что ли?

Я подмигнул Алешке. Он кивнул – понял, что нельзя подставлять Арчила, – и заорал:

– Ботаник!

– Чего?