Кантемир

Дальнейшее описание облачения фата и, в особенности, слова сатирика насчет того, как хорошо воспользовался фат своим путешествием по Европе, чрезвычайно забавны, за исключением устарелого языка, слога и силлабического стихосложения. Пусть читатели сами поверят справедливость наших слов, прочтя эту сатиру всю, а мы выпишем из нее еще вот эти стихи:

Бедных слезы пред тобой льются, пока злобноТы смеешься нищете; каменный душоюБьешь холопа до крови, что махнул рукоюВместо правой левою (зверям лишь приличнаЖадность крови; плоть в слуге твоей однолична).Мало, правда, ты копишь денег, но к ним жаден;Мот почти всегда живет сребролюбьем смраден,И все законно он мнит, что уж истощеннойМожет дополнить мешок; нужды совершеннойСтало ему золото куча, без которойПрохладам должен своим конец видеть скорой.

В отрывке есть стихи (не указываем на них: человеческое чувство читателя их угадает и без нас), которые могут служить торжественным и неопровержимым доказательством; что наша литература, даже в самом начале ее, была провозвестницею для общества всех благородных чувств, всех высоких понятий. Да, она умела не только льстить, но и выговаривать святые истины о человеческом достоинстве. Самая лесть у ней была не столько убеждением, сколько, во-первых, подчинением всеми принятому обычаю, а во-вторых, риторическою манерою. До поэзии достигала она и у самого Державина только там, где он переставал быть поэтом в духе времени и становился просто человеком. Простим же ей – нашей старой литературе – ее грехи, вольные и невольные, и будем ей благодарны за то, что она, и только одна она, была воспитательницею юного, созданного Петром Великим общества, от Кантемира до наших времен. По мне, нет цены этим неуклюжим стихам умного, честного и доброго Кантемира:

. . . . .Лучшую дорогуИзбрал, кто правду всегда говорить принялся;Но и кто правду молчит, виновен не остался,Буде ложью утаить правду не посмеет,Счастлив, кто средины оной держаться умеет;Ум светлый нужен к тому, разговор приятный,Учтивость приличная, что дает род знатный.Ползать не советую, хоть спеси гнушаюсь;. . . . . . . . . .Адам дворян не родил, но одному сынуЖребий был копать сад, пасть другому скотину;Ной в ковчеге с собою спас все себе равныхПростых земледетелей, нравами лишь славных;От них мы произошли, один поранееОставя дудку, соху, другой – попозднее.

Чтоб не возвращаться опять к одному и тому же предмету, выпишем теперь же из шестой сатиры стихи, в которых Кантемир казнит насмешкою добровольное унижение человеческого достоинства низкопоклонством и лестью:

С петухами пробудясь, нужно потащитьсяИз дому в дом на поклон, в передних томиться —Полдни торчать на ногах с холопы в беседе,Ни сморкнуть, ни кашлянуть не смея. По обеде {12} Та же жизнь до вечера; ночь вся беспокойноПройдет, думая, к кому поутру пристойноЕще бежать, перед кем гнуть шею и спину,Что слуге в подарок, что понесть господину,Нужно часто полыгать, небылице верить,Что одною скорлупою можно море смерить;Господскую сносить спесь, признавать, что родомМоложе Владимира одним только годом.Хоть ты помнишь, как отец носил кафтан серой;Кривую жену его называть Венерой,И в шальных детях хвалить остроту природну;Не зевать, когда он сам несет сумасбродну,Нужно благодетелем звать того, другого,От кого век не видал добра никакого.

12

Должно быть: «Ни сморкнуть, ни кашлянуть смея».

Третья сатира, «К Феофану, епископу новгородскому», написанная в 1730 году, рассуждает о различии страстей человеческих. Тут осмеиваются сребролюбцы, сплетники, болтуны, ханжи, самолюбцы, пьяницы, завистники и т. п. В четвертой сатире, написанной в 1731 году, Кантемир спрашивает свою музу, не пора ли им перестать писать сатиры?

. . . .Многим те не любы,И ворчит уж не один, что где нет мне дела,Там мешаюсь, и кажу себя чересчур смела.

Ты (говорит он своей музе) смело хулишь и находишь свое веселие в том, чтобы бесить злых, «а я вижу, что в чужом пиру мне похмелье». Один (продолжает сатирик) хочет потянуть меня к суду, что, нападая на пьяниц, «умаляю кружальные доходы»; другой, похваляясь, что от доски до доски прочел Библию острожской печати, убедился из нее, что «во мне нечистый дух злословит бороду»; третий сердится, что нападаю на взятки. Тогда сатирик, желая переменить грубый тон на вежливый, начинает иронически хвалить глупцов и негодяев; но это доводит его до сознания, что он не умеет и в шутку хвалить того, что считает дурным.

. . . . Когда хвалы принимаюсьПисать, когда, муза, твой нрав сломить стараюсь, —Сколько ногти ни грызу, и тру лоб вспотелый,С трудом стишка два сплету, да и те не спелы,Жестки, досадны ушам, и на те походят,Что по целой азбуке святых житья водят. [5] Дух твой ленив, и в зубах вязнет твое словоНе забавно, не красно, не сильно, не ново;А как в нравах вредно что усмотрю, умняеСам ставши, под пером стих течет скоряе;Тогда я стихотворцем сам себя поздравлю,И чтецов моих зевать тщетно не заставлю;Проворен, весел спешу, как вождь на победу,Иль как поп с похорон к жирному обеду.

5

Вот примечание, из издания 1762 года, на этот стих: «некто, прозванием Максимович, стихами описал и по азбуке расположил жития святых печерских. Сия книга напечатана в Киеве в лист, и пальца в два толщины; однакож в ней, кроме имен святых и государя царевича Алексея Петровича, которому приписана, ничего путного не найдешь».

Кантемир заключает эту сатиру тем, что сатиры могут не нравиться только дурным людям и глупцам, на которых нечего смотреть:

Таким одним сатира наша быть противнаМожет; да их нечего щадить, и не дивнаМне любовь их, как и гнев их мне страшен мало.Просить у них не хочу, с ними не присталоВестись, чтоб не почернеть, касаяся сажи;Вредить не могут те мне, пока в сильной стражиНахожуся Матери отечества правой.А коим бог чистый дух дал и разум здравойБеззлобны, беззлобные наши стихи возлюбят,И охотно станут честь, надеясь, что сгубят,Может быть, или уменьшат злые людей нравы,Сколько тем придается им и пользы и славы!

В этих стихах – весь Кантемир! Этот человек не был поэтом, непосредственный художественный талант не был его уделом. Его поэзия – поэзия ума, здравого смысла и благородного сердца. Кантемир в своих стихах – не поэт, а публицист, пишущий о нравах энергически и остроумно. Насмешка и ирония – вот в чем заключается талант Кантемира.

Пятая сатира, «Сатир и Периерг», написанная в 1737 году, в Лондоне, устремлена «на человеческие злонравия вообще». Ее форма очень изысканна, и в целом она скучна; но подробности есть удивительные, как, например, это место:

Болваном Макар вчера казался народу,Годен лишь дрова рубить, или таскать воду;О безумии его худая шла повесть,Углем черным всяк пятнал его плоху совесть.Улыбнулося тому ж счастие Макару, —И сегодня временшик: уж он всем под-паруЧестным, знатным, искусным людям становится,Всяк уму чудному наперерыв дивится,Сколько пользы от него царство ждать имеет.Поправить взглядом одним все легко умеет. {13} Чем бывший глупец пред ним народ весь озлобил;Бог в благополучие ваше его собил.

13

Строка 8 – должно быть: «Всяк уму наперерыв чудному дивится».

В строке 10 – восстанавливаем пропущенное Белинским слово «легко», необходимое для сохранения стиха.

В заглавии пятой сатиры в «Литературной газете» допущена грубая опечатка («Старик и Периерг»), которую мы исправляем.

Заключение этой сатиры особенно забавно. Исчисляя разные человеческие глупости, сатирик говорит:

Пахарь, соху ведучи, иль оброк считая.Не однажды привздохнет, слезы отирая:За что-де меня творец не сделал солдатом?Не ходил бы в серяке, но в платье богатом,Знал бы лишь одно свое ружье да капрала,На правеже бы нога моя не стояла.Для меня б свинья моя только поросилась,С коровы мне б молоко, мне б куря носилась,А то все прикащице, стряпчице, княгинеПонеси в поклон, а сам жирей на мякине.Пришел набор, пахаря вписали в солдаты:Не однажды дымные уж вспомнит палаты,Проклинает жизнь свою в зеленом кафтане,Десятью заплачет в день по сером жупане.То ль не житье было мне, говорит, в крестьянстве?Правда, тогда не ходил я в таком убранстве;Да летом в подклете я, на печи зимоюСыпал, в дожжик из избы я вон ни ногою;Заплачу подушное, оброк господину,Какую же больше найду я тужить причину?Щей горшок, да сам большой, хозяин я дома,Хлеба у меня чрез год, а скотам солома.Дальняя езда мне была съездить в торг для солиИль в праздник пойти в село, и то с доброй воли:А теперь – чорт, не житье, волочись по свету,Все бы рубашка бела, а вымыть чем нету;Ходи в штанах, возися с ружьем пострелым,А где до смерти всех бьют, надобно быть смелым.Ни выспаться некогда, часто нет что кушать;Наряжать мне все собой, а сотерых слушать.Чернец тот, кой день назад чрезмерну охотуИмел ходить в клобуке, и всяку работуВ церкви легку сказывал, прося со слезами.Чтоб и он с небесными в счете был чинами, —Сегодня не то поет: рад бы скинуть рясу,Скучили уж сухари, полетел бы к мясу:Рад к чорту в товарищи, лишь бы бельцом быти,Нет мочи уж ангелом в слабом теле слыти. {14}

14

Последние две строки были в тексте «Литературной газеты» выброшены цензурой и заменены двумя строками точек. Восстановлены уже в издании Солдатенкова и Щепкина.

Шестая сатира, написанная в 1738 году, рассуждает «о истинном блаженстве». Сатирик доказывает в ней, что истинное счастие заключается в благоразумной середине и в беседе с музами. Седьмая сатира, «к князю Никите Юрьевичу Трубецкому», написанная в 1739 году, в Париже, рассуждает «о воспитании». Эта сатира исполнена таких здравых, гуманных понятий о воспитании, что стоила бы и теперь быть напечатанною золотыми буквами; и не худо было бы, если бы вступающие в брак предварительно заучивали ее наизусть.