Капитан Филибер
Шрифт:
Букет я купил прямо у входа в Атаманский дворец. Шустрая девчушка подскочила, затараторила. «Господин офицер, господин офицер…» «Господину офицеру» было не до цветов, но знакомые грозди сирени заставили остановиться. «Моника Лемуан», любимый сорт. Искусили…
Все к лучшему, даже сирень. Нет, не «даже» — тем более. Ясный майский день, шумная улица, букет в руке.
Гуляем!
По чужому городу, по земле, так и не ставшей родной, мимо незнакомых людей, с которыми никогда уже не подружиться, даже не узнать имен. Вперед, вперед, без цели, без надежды, без смысла…
Май 1918-го. QR-90-0 — Q-реальность, минус
Эксперимент окончен. Можно веселиться. Гулять. Дышать сиренью. Радоваться. В Ад возвращаться нет смысла. «Черная бездна, боли неизреченной полная…» Скоро перестанут спасать даже наркотики. Сколько «погружений» в запасе? Хорошо, если два. Один раз я еще могу ошибиться, имею право.
Я шел по городу, по шумной лице, но яркие краски гасли, покрывались патиной, исчезали под грязным истоптанным снегом. «Постройте личный состав…» С этого я начал — с построения, как и полагается по уставу. Юнкер Тихомиров. Юнкер Плохинький. Юнкер Костенко. Юнкер Дрейман. Юнкер Васильев… Почему-то казалось, что я имею право. Право Творца, право демиурга хренова… Юнкер Чунихин. Юнкер Петропольский. Юнкер Рудкин… Построить компьютерных человечков, нажать кнопку «Enter»… Повоевать захотелось, судьбы Мира порешать, теории проверить… Компьютерные человечки построились, побежали вперед, запели про Маленького Зуава. «В путь, в путь, кончен день забав, в поход пора…» Портупей-юнкер Иловайский, юнкер Мусин-Пушкин, штабс-капитан Згривец… И покрылось небо квадратами, ромбами, и наполнилось небо снарядами, бомбами… Поскакали кевларовыми пастбищами свинцовые кони.
Маленькие Гавроши увидят Мадрид. Ни разу не был, но знаю… Обижаются, поди!
Юнкер фон Приц… Не погореть бы Принцу за связь с Иудой и предателем! Карточку «The Metropolitan Magazine» ему завещать, что ли? Пригодится на подпольной работе… «Упадет с эстакады картонным ящиком — я знаю, что все это — не настоящее». Мир не виноват, каждое Время имеет свои правила, пока их соблюдаешь…
— Генерал!..
Я отвел букет от лица. Мотоцикл. «Harley-Davidson», модель 18-J 1916 года, точно такой же как у меня. Только причалил к тротуару, водила — широкоплечая жердь в мотоциклетном шлеме, еще не успел снять очки.
Снял…
— Хорошо, что я вас заметил, генерал. То есть… Вы ведь разрешили называть вас Филибером?
Без хрестоматийного пенсне узнать Дроздовского было мудрено, разве что по голосу. Лицо сразу помолодело, стало каким-то беззащитным… добрым.
— Надо поговорить, Филибер!
Блеснули знакомые стеклышки. Пенсне на месте. Вуаля! Михаил Гордеевич, Белый Рыцарь, в красе и славе своей. «Из Румынии походом шел Дроздовский славный полк…» Щас спою!
— Я только что узнал… То, что вы, предлагаете, невозможно! Это — преступление. Нет, хуже!.. Это…
Я покачал головой.
— Езжайте себе дальше, Михаил Гордеевич! Все кончено. Меня вы, скорее всего, больше не увидите, и… Хотите букет?
Наверняка он ожидал совсем иного. Сирень взял, растерянно поднес к лицу…
— Спасибо… Знаете, о том букете, что вы ребятам на мосту подарили уже стихи сочиняют. Но… Филибер! Я должен, я обязан вас переубедить. Вы ошибаетесь — страшно, непоправимо!..
Я чуть не рассмеялся. Время Больших Людей — сильных, бескомпромиссных, наивных. Дроздовский примчался за мной на мотоцикле не для того, чтобы пристрелить на месте, а чтобы спорить, убеждать. Господи!..
— Вы мне в другом помогите, Михаил Гордеевич. Вопрос имеется. Представьте себя на моем месте. Трудно, конечно, но попытайтесь. Не я, а
вы в самый неподходящий момент вспомнили Нагорную проповедь. «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими». И о том, что врагов своих должно возлюбить. Вспомнили — и твердо уверовали. Но все ваши друзья, даже любимая женщина, сказали то, что вы сейчас приберегли для меня. Для всех вы — Иуда. Как бы вы поступили, Михаил Гордеевич? Сдались? Капитулировали?Кажется, он хотел ответить сразу, резко и просто. Промолчал. Задумался. Наконец, дернул сухими губами:
— Никогда, Филибер! Никогда, даже в тифозном кошмаре, я бы не додумался до союза с большевиками! Это не может быть, слышите! Но если бы я верил, по-настоящему верил… Я бы дошел до Ада!
Почему все сегодня поминают Ад? Разве они знают, что это такое?
«…Я сказал в себе: в преполовение дней моих должен я идти во врата преисподней; я лишен остатка лет моих. Я говорил: не увижу больше человека между живущими в мире; жилище мое снимается с места и уносится от меня, как шалаш пастушеский… Тесно мне!»
Когда дрезина, слегка подпрыгнув на стыке, остановилась, Дроздовский деловито положил на колени автомат Федорова, прищурился недоверчиво:
— Из пробной парии, только что с завода. Надеюсь, не подведет.
— Бросьте, Михаил Гордеевич, — отмахнулся я. — Не понадобится…
С губ едва не сорвалось: «Кому мы тут нужны?» Не сказал. Нужны! Вторая дрезина — в полусотне метров, у ближайшего телеграфного столба. Хотел достать карту, передумал. И так ясно.
— Они уже приехали. Рискнем?
Почему-то думалось, что в последний момент Дроздовский заспорит, начнет упираться… Нет, молча покачал головой, отложил автомат, поправил мятую фуражку.
Соскочил на землю — ловко, на ровные подошвы.
— Говорить, как я понимаю, будете вы, Филибер?
Я оглянулся. Степь, подернутая желтым покрывалом сгоревшей от солнца травы, резкий силуэт террикона, пустая «железка», две дрезины, тоже пустые…
Двое в светлой форме без погон, приехавшие на встречу посреди желтой степной «нейтралки», были уже совсем близко. Шли спокойно, не оглядываясь, широким ровным шагом. Руднева я узнал сразу. Его спутник тоже показался знакомым, хотя видел я его определенно впервые. Ростом повыше, годами постарше, крепкий, загорелый, козырек фуражки почти на самом носу.
Я чуть не рассмеялся. Надо же, не узнать Клима Ворошилова! Расскажи кому, не поверят — ни тому, что видел, ни тому, что не определил слету. Такой же, как на портретах, только без орденов.
Мы с Дроздовским переглянулись. Я кивнул. Пошли. День выдался жаркий, почти что летний, но я не чувствовал тепла. Легкий степной ветерок дышал январским морозом. Под сапогами трещали невидимые льдинки.
Остановились в десяти шагах — вместе, не сговариваясь. Так же, не сговариваясь, подбросили ладони к козырькам фуражек. Никто не сказал ни слова. Я повернулся к Дроздовскому:
— Пойду?
Я почему-то ждал, что он улыбнется, но тонкие губы лишь еле заметно дрогнули:
— Идите!
Поправил китель, фуражку… Шаг, второй, третий… пятый. Под ногами хрустел лед. Горячее майское небо подернулось тяжелыми зимними тучами.
Остановился. Повернулся. Левое плечо вперед! Руднев и Ворошилов в пяти шагах, замнаркома ближе, Первый красный офицер — за ним.
— Здравствуйте, товарищи! Меня вы знаете. Со мной прибыл военный министр Донского правительства Генерального штаба генерал-майор Михаил Гордеевич Дроздовский…