Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

А что может рассказать фотоснимок о большом рубце и грубом наросте дикого мяса на нижней челюсти кашалота? На снимке это тоже выглядит как темная полоса. Откуда этот рубец? Как возник нарост дикого мяса? Кашалоты, как утверждают опытные китобои, — полигамы: они, как моржи и морские котики, живут стадами. Во главе стада — предводитель, сильный самец. На каждого самца приходится несколько самок. Стада формируются в страшной и кровавой схватке. Жестокие сражения ведут между собой самцы из–за обладания этим своеобразным гаремом — Вода, говорят, кипит там, где идут «дуэли». Фонтаны бьют, как контрапарники на паровозах. Туши хлопаются об воду с шумом обваливающихся скал.

Победитель уходит со стадом, а побежденный отправляется «искать счастья» в просторах мирового океана. Эти битвы часто кончаются тяжелыми увечьями. Китобои рассказывают, что во время битвы кашалотов из–за самок море окрашивается кровью; киты стремятся схватить друг друга за нижнюю челюсть, а она остра и сильна: на ней до пятидесяти крепких и твердых, как слоновая кость, зубов! Вот, вероятно, откуда у добытого нами кашалота рубцы и нарост дикого мяса.

В Беринговом море, как отметил профессор Вериго—Катковский, стада кашалотов почти не встречаются. Они бродят в тропиках, у берегов Анголы, Фиджи, Самоа, а также у берегов Мексики, Перу и Чили. Особенно охотно посещаются этими стадами бухта острова Альбермаль, Бермудские и Азорские острова. Собираются кашалоты для любовных игр и сражений и у восточных берегов Японии, там, где льется идущее от островов Рюкю теплое течение Куросио. В наших же морях ходят только так называемые самцы, избыточные в стаде, то есть те, кто не выдержал сражений. Не имея возможности обзавестись своим гаремом, они бродят, как Агасфер, из края в край, из океана в океан, из Южного полушария в Северное, из Северного в Южное. Китобои встречают их повсюду в безмерном водном пространстве и истребляют.

Мясо кашалота не годится в пищу. Его едят лишь японские бедняки. Жир идет только на технические цели. Однако охота на кашалотов ведется с неослабевающей энергией с древнейших времен из–за спермацета — жидкого жира, наполняющего большую часть огромной головы кашалота. В первой половине XIX века спермацет на мировом рынке пользовался огромным спросом и был самым дорогим по цене. Спермацет в те времена был лучшим материалом для изготовления белых свечей, освещавших богатые ассамблеи, храмы, дворцовые покои королей, епископов и императоров; свечи из спермацета при горении не давали копоти.

Чем ярче горел свет в домах и на улицах европейских городов, тем больше времени проводили китобои в поисках спермуэла.

Только открытие нефти в Пенсильвании и добыча из нее керосина сбили высокие цены на спермацет. Открытие нефти в Пенсильвании сберегло мировое стадо кашалотов от полного истребления. Но ненадолго. Уже во второй половине прошлого столетия парфюмеры обнаружили, что для изготовления тончайших кремов, делающих кожу женщин нежной и молодой, лучшего материала, чем головной жир кашалота, нет, и снова спрос на спермацет поднялся, и снова сотни китобойных судов зашныряли по мировому океану.

Современные китобои считают охоту на кашалота более легкой, чем на усатых, или, как их еще называют, полосатых китов. Кашалот плавает медленно — китобоец легко обгоняет его. После ныряния он долго отдыхает. Кашалот не пуглив. Сложен он нелепо: голова составляет треть туловища. Но эта нелепость как бы обусловлена образом жизни его. В котлообразной голове кашалота имеется запасной резервуар для воздуха и свыше тонны жира, способного поглощать азот, выделяемый из крови при большом давлении на глубинах. Благодаря этому кашалот держится под водой иногда свыше часа.

При длине тела, достигающей двадцати пяти метров, голова кашалота равняется восьми метрам, то есть она длиннее современного парового котла. Вероятно, из–за этой анатомической особенности китобои Бискайи назвали его макроцефалом, то есть большеголовым. Норвежцы называют его спермуэлом, что значит — спермацетовый кит…

Я воспользовался тем, что китобоец не сильно подбрасывало, и продолжал свои записи. Когда еще доведется иметь свободное время? А потом… Собственно, что будет потом, кто знает?

Перо мое шустро бегало по бумаге, и слова тянулись за ним неровной, длинной дорожкой, по которой бежали мысли, факты, события. Я спешил записывать еще и потому, что с палубы то и дело доносился оживленный разговор, — вероятно, «Тайфун» приближался к стаду кашалотов.

«Несмотря на неуклюжее сложение, — писал я, — кашалот слывет среди китобоев за расторопного и самого свирепого кита».

В то время когда я заканчивал эту фразу, на палубе раздались крики и топот ног. «Тайфун» подходил к стаду кашалотов. Я сунул в ящик стола дневник и выскочил наружу.

В тот день мы убили еще двух. Хотя измерения их температуры и длины и не дали ничего нового, я все же сделал подробные записи об охоте, о глубинах моря, о координатах, где киты были загарпунены. Все это материал для промысловой карты.

Отягченный добычей, «Тайфун» двинулся к бухте Моржовой, где уже стояла в ожидании китобойцев плавучая база «Аян». Я был не только доволен сегодняшним днем, но и считал себя счастливым. И как не быть счастливым?

До сих пор я лишь безучастно наблюдал за суровой деятельностью экипажа «Тайфуна», а сегодня работал сам.

На промысловом корабле нельзя быть пассажиром. Берингово море не создано для прогулочных рейсов. Несмотря на то что оно отделено от океана длинной цепью Алеутских островов, здесь свирепствуют бури и холодные туманы. Вся северо–восточная часть моря почти круглый год забита льдами. Низкие туманы стелются почти по воде. Как говорится в «Лоции Берингова моря», здесь «круглый год преобладает циклоническая ситуация». Она создается «алеутским минимумом, гавайским максимумом, сибирским антициклоном и циклонами, проникающими к алеутскому минимуму с запада и юго–запада». К этому прибавляются «гребни высокого давления» с севера через Аляску и Чукотку.

Моряки говорят о здешних местах проще и короче — они называют Берингово море «мешком туманов». О страшных туманах Камчатского моря писал еще двести лет назад адъюнкт Петербургской академии Степан Крашенинников. Его превосходная книга «Описание земли Камчатской» лежит на моем столе.

«…Что касается туманов, то невозможно предполагать, что где–либо на свете они могут быть сильнее и продолжительнее», — читаю я и думаю: «Да, о силе здешних туманов я уже имею представление». Познакомился и я с морем Беринга и понял, что только суровое и мужественное дело может привлечь сюда человека. Я не предполагал, что скоро мы снова очутимся в этом «мешке». Когда писались эти строки, стояла на редкость ясная и тихая погода. Я не знаю, какому «минимуму» или «максимуму», гавайскому или алеутскому, мы были обязаны, но настроение у всех приподнялось. Делать ничего не хотелось. Все главное из того, что требовалось занести в дневник наблюдений об охоте на кашалотов, я сделал. Была минута, когда мне хотелось сесть за второй дневник, в который я, как в шкатулку, «складывал» свои тайные мысли, чувства, настроения, но эта минута как–то пролетела, не удержалась, и я предпочел койку. Очевидно, я сильно устал; ранний подъем, взвинченные во время охоты нервы, беготня по палубе, записи наблюдений — все это отняло у меня «запас бодрости», как любил говорить профессор Вериго—Катковский. Осталась лишь усталость.

Лежа на койке, я слушал писк радиосигналов, раздававшийся над головой, и не мог ни уснуть, ни сосредоточиться. Я думал то о моей жизни на китобойце, то о капитане Кирибееве, то о Москве.

И мне вдруг стало грустно, одиноко и нестерпимо захотелось домой. Как же далеко я забрался! Вдруг я ощутил стыд оттого, что давно не сообщал о себе жене. Я встал, написал радиограмму и опять лег. Внезапно пришедший сон избавил меня от дальнейших размышлений, вопросов, сомнений и догадок.

17