Капитан Коняев (Преображение России - 13)

В комнате было совсем тихо, даже дыхания спящей не было слышно. Он, уже с большой, от сердца идущей тревогой, подошел к ее кровати, сказал совсем громко: "Соня!" - и положил руку на ее лоб; лоб был холодный и легкий, как будто уходящий куда-то вниз из-под его руки, ускользающий и гладкий, как биллиардный шар: мертвый.

– Соня! Соня!
– начал тормошить за плечо мертвую Коняев.
– Да Соня же!.. Что же это такое?.. Господи!
– и закрестился часто-часто, точно сетку из мелких крестов хотел повесить между собой и наваждением этим. Но наваждения никакого и не было: было нечто совершенно простое и необходимое в жизни - смерть, но к смерти никак не могут привыкнуть люди.

Капитан сел на стул возле ее кровати и заплакал. Он передумал все детство свое: усадьбу под Костромою, которую потом продали; деда, тоже бывшего флотского, - наваринского героя; мать (отец умер рано, и его он не помнил); прямые красные сосны; прямые белые березы; запах молодых майских березовых листочков; запах березовки в старом шкафу, которую настаивали на почках, чтобы лечить порезы; запах палой хвои и смолы, и таинственный флигель в роще, и Соню девочкой в синей бархатной шляпке - с длинным золотистым фазаньим пером... и много всего и, когда постучали в дверь его квартиры из общей с хозяевами прихожей и чей-то голос громко спросил: "Можно?" - он не сразу пришел в себя. "Неужели спите?" - сказал тот же голос, и капитан узнал Дудышкина.

– Да, спим, спим!..
– ответил он горестно и неестественно громко.
– Мы - крепко спим! Сестра-то у меня... а?
– начал было он, отворяя двери.

– Царь отрекся!
– выкрикнул, весь сияя, Дудышкин.

– Сегодня ночью... сконча...

– Да, сегодня ночью узнали... Телеграмма пришла. Заставили отречься!

– Кто?.. Что вы говорите, позвольте?.. От чего отрекся?

– Царь! Царь!

– От России... отрекся?

– От престола, от престола отрекся!.. Ка-кой вы! Ну, до свиданья!

– От престола? Гм... Как же так от престола?.. А у меня сестра умерла!..
– вспомнил он.
– Сестра у меня... Соня, - и он заплакал снова.

Дудышкин уже уходил было, но, услышав, вернулся. Когда к людям приходит смерть, так же свободно и без спроса, как и она, входят к их телам и чужие люди; так же вошел в спальню покойной и Дудышкин и тоже потрогал лоб рукой.

– Ну, вот...
– сказал неопределенно.
– Да... Болела-болела, бедная, и вот... Пойти жену к вам послать: что же вы одни тут можете?.. Пойду, пошлю.

Пошел, и тут же прибежала Дудышкина в туфлях на босу ногу, вытирая руки об фартук и с готовыми уже слезами.

Несколько дней прошли в хлопотах и заботах, которые всегда вызывает смерть. Неожиданный расход на похороны заставил продать даже и платья покойной, потому что разные малонужные вещи, кроме этого, были проданы еще раньше.

Схоронили под кипарисами, и, глядя на спокойные, темные, ровные кипарисы эти, говорил тихо Дудышкину капитан:

– Страшные деревья какие!

А на улицах уже везде трепыхались красные флаги; с красными флажками спереди катили автомобили; красные флаги виднелись на внутреннем рейде на всех судах, когда они с Дудышкиным шли с кладбища.

– Что это?
– испуганно спрашивал Коняев Дудышкина.

А тот облизывал свои толстые губы и отвечал спокойно:

– Революция.

– Но ведь царь, вы же сказали, - отрекся?

– Царь отрекся... И даже бывший наследник отрекся.

– Значит, все они отреклись... Какая же еще революция? Зачем?.. Против кого революция?

– Нужно добиться полного результата, я так думаю, - уклончиво сказал Дудышкин.

– Какого же "полного"? А это будет не против России?
– недоумело спросил капитан, и глаза у него стали детские.

– Зачем же?.. Впрочем, не умею вам объяснить. Вот газета, читайте сами.

Над газетой, данной Дудышкиным, капитан в своих опустелых комнатах просидел бесполезно целый час. Было ли это от посетившей его недавно смерти, или от усталости, или от проснувшейся контузии и раны, или, наконец, от исключительной новизны событий, но он решительно ничего не понимал в газете, точно была написана она на языке, очень мало ему известном. День же был ясный и снова теплый, как и тогда, в январе.

"Пройтись разве?" - подумал капитан и потом даже сказал вслух по привычке: - Пойду, пройдусь.

Одевался он медленно: он стал очень рассеян эти последние дни и все забывал, что надо ему делать, и, если нужно было что-нибудь найти, мог долго переставлять и перебирать всякие вещи, совершенно забывая, что именно надо найти.

Начинало уж вечереть, когда он вышел. Улицы были людны, но с них как-то исчезло все, что отличало их раньше, еще недавно. Коняев, идя по Историческому бульвару, возбужденно с кем-то незнакомым ему спорил про себя, что-то ему доказывал и даже усиленно шевелил бровями и чмыхал носом, глядя при этом себе под ноги. Но вот какой-то человек в черной шинели поднялся со скамейки справа от него, поднял руку к козырьку фуражки, отдавая честь. Коняев привычно сделал то же самое и только после этого поглядел на флотского офицера. Он оказался прапорщиком флота: посеребренные погоны и одна звездочка - и Коняев остановился.

– Русский?
– спросил он.

– Русский, - ответил прапорщик недоуменно.

– А фамилия ваша?

– Калугин, - сказал прапорщик.

– Ка-лу-гин, - протянул Коняев, глядя очень внимательно, но вдруг опустился на скамейку и потянул вниз прапорщика Калугина.

– В таком случае давайте сядем. Поговорим, как следует говорить русскому с русским.

Однако, усевшись плотно рядом с Калугиным, он некоторое время молчал, потом вдруг спросил решительно и даже строго:

– Ну-ка, господин новоиспеченный прапорщик, извольте объяснить мне, что такое происходит, а?

– Это вы насчет революции?
– догадался Калугин.

– А то насчет чего же я мог бы еще? Странное дело!
– удивился Коняев и, несколько понизив голос, спросил в упор: - Где сейчас может быть Николай Александрович?

– Какой именно Николай Александрович?
– явно не понял Калугин.

– Им-пе-ра-тор наш!
– раздельно, хотя так же вполголоса и как бы даже заговорщицким тоном пояснил Коняев.

– Но ведь он уже теперь не император, - удивленно ответил Калугин.

– От-рек-ся?!

– Да, раз отрекся, то, значит, уж не император.

– Так! А кто же он теперь?

– Полковник Романов.

– То есть: великий князь в чине полковника?

– По-видимому, именно так: великие князья, кажется, пока еще остаются великими князьями, впрочем, может быть, все титулы уже отменены.

– Я слышал так, - отмахнувшись досадливо рукой, совершенно таинственно сказал Коняев, - что государь уехал обратно в Ставку, а в Петроград, конечно, вернется он с целой армией... А?

– Полагаю, что этого не будет, - спокойно сказал Калугин.