Капитан Сорви-голова

Вокруг столпились офицеры всех родов оружия, с любопытством ожидая зрелища, жестокость которого не может сравниться ни с чем.

Прозвище «Сорви-голова» не сходило с их уст, но произносилось оно без ненависти, скорее с оттенком сочувствия, к которому примешивалась известная доля уважения.

– Сорви-голова!» Так это Сорви-голова?.. Бедный парень!

– Смотрите, да он совсем и не боится. Ну и храбрец!

– Хотите пари, Руссел? – предложил майор. – Ставлю десять фунтов, что этот мошенник пустится наутек, как лисица от гончих, и его с одного маху подколют чуть пониже спины.

– Идет! – смеясь, ответил драгунский офицер. Взвод стоял в двухстах метрах.

– Колоть! – проревел сержант. – Вперед!

И взвод помчался бешеным галопом…

На Жана Грандье несся ощетинившийся пиками, сверкавший сталью смерч людей и коней.

Сорви-голова заслонил ранцем грудь и, крепко упершись расставленными ногами в землю, ждал удара.

И удар не заставил себя ждать. Ужасный удар!

Сорви-голова почувствовал, что его буквально подбросило в воздух, он два или три раза перекувырнулся и тяжко рухнул на землю.

Его левое плечо было изодрано, правая рука сильно кровоточила. Но все же ранец отвел и ослабил удары, направленные в грудь.

Под крики «ура» уланские кони молнией пронеслись мимо, даже не задев Жана. – Вы проиграли, Колвилл! – воскликнул капитан Руссел – Этот мошенник ведет себя неплохо.

– Подождем, – с холодной ненавистью ответил майор.

Оглушенный падением и тяжело дыша, Сорви-голова с трудом встал и поднял свой разодранный ранец.

Он был намерен бороться до конца, а уланы не теряли даром времени: проделав быстрый поворот, взвод перестроился.

Снова раздалась команда сержанта:

– Колоть! Вперед!..

Первоначальное сострадание сменилось у них нездоровым любопытством. Вид крови пробуждал в человеке зверя.

Сорви-голова выпрямился усилием воли и крикнул:

– Трусы! Подлые, низкие трусы!.. – и снова упал, сбитый сокрушительным ударом.

Против всяких ожидании, ранец и на этот раз защитил его. Впрочем, уланы сами, рисуясь своим мастерством, старались попадать пикой только в импровиэированный щит. Все, что было за ранцем, для них не существовало, они видели в Жане лишь осужденную на казнь жертву.

Несчастный мальчик совсем разбит. Одежда его изодрана в клочья, тело изранено. Он едва поднимается Его ноги дрожат и подгибаются, его налившиеся кровью глаза потускнели, а шум в ушах заглушает ироническое «ура» англичан. Ослабевшие руки уже не в силах поднять защищавший его до сих пор ранец.

Он понял, что все для него кончено, что спасенья нет; сейчас он будет растоптан безжалостным зверьем. Но у него хватило еще силы выпрямиться, скрестить на груди руки и с гордо поднятой головой, мужественно повернуться лицом навстречу уланскому взводу.

Мысленно он простился с жизнью, которая до сих пор так улыбалась ему, и послал последний привет своей сестре и своей горячо любимой родине, которую ему не суждено было больше увидеть.

И когда в третий раз прозвучала команда сержанта «Вперед!» – он ответил на нее возгласом:

– Да здравствует Франция!.. Да здравствует свобода!..

Пригнувшиеся к шеям коней уланы проскакала уже. половину расстояния, отделявшего их от Жана. Еще несколько секунд – и омерзительное преступление совершится.

Но вдруг какой-то всадник на всем скаку врезался между уланами и их жертвой. Это был один из тех замечательных наездников, при виде которых невольно вспоминается легенда о кентаврах * .

Всадник поднял хлыст и повелительно выкрикнул те слова, которые с равным успехом заставляют атакующих остановиться, а толпу– успокоиться:

– Стоп!.. Ни с места!..

Увидев генерала, – ибо всадник был английским генералом, – уланы так круто осадили коней, что те, вздыбившись, едва не опрокинулись вместе с наездниками.

*

Центавры, или кентавры, по греческой мифологии, – народ, живший в Греции. Изображались в виде человека, сросшегося с туловищем лошади

Остановив своего скакуна в четырех шагах от пленника. генерал привстал на стременах и оказался на целую голову выше смешавших свои ряды кавалеристов. Красный от гнева и отчеканивая слова, каждое из которых хлестало, как пощечина, он прокричал:

– Подлецы! Подлые трусы, позорящие английский мундир! Какой офицер разрешил это гнусное дело?.. Отвечайте, сержант!

– Майор Колвилл, – произнес Максуэл, превозмогая страх.

– Прислать его ко мне! Немедленно! Сорви-голова окровавленной рукой отдал честь генералу. Тот в свою очередь поднес к козырьку каски пальцы, затянутые в перчатку, и, увидев перед собой мальчика, спросил его невольно смягчившимся голосом:

– Кто вы?

– Француз на службе бурской армии,-ответил пленник, держась почтительно, но с большим достоин-ством.

– Ваше имя?

– Жан Грандье, по прозвищу Сорви-голова, капитан разведчиков.

– Так, значит, это вы.и есть знаменитый Брейк-нек?.. Поздравляю! Вы храбрец!

– Такая похвала и к.тому. же из ваших уст, генерал… Я смущен и горжусь ею!

– Вы так молоды! Право же, любого пленника вашего возраста я тут же отпустил бы на свободу. Любого, да… Но вы слишком опасный противник и слишком много причинили нам неприятностей. Я оставляю вас в качестве военнопленного, но вы будете пользоваться всеми привилегиями, каких заслуживает столь храбрый враг.

Вконец обессилевший и оглушенный, Сорви-голова с великим трудом пробормотал несколько слов благодарности и тут же, страшно побледнев и мягко осев на землю, потерял сознание.

– Отнести этого юношу в госпиталь! – приказал генерал. – Я требую, чтобы о нем хорошо позаботились. Я сам присмотрю за этим. Слышали?.. А, вот и вы, майор Колвилл! За жестокую расправу с военнопленным-пят надцать суток строгого ареста. Сержант, командовавший «Pigsticking», лишается своего звания и переводится в рядовые уланы. Все уланы взвода назначаются на пятна-дцать внеочередных полевых караулов. Вольно!

ГЛАВА 8

В вагоне-На крейсере.-На рейде Саймонстауна-Бегство. – Преследуемый акулами. – Лестница подземного хода.– Серое платье, белый передник и судки с провизией. – Оригинальное бегство – Коттедж и англичанка. – Служанка на все руки.

Капитану Сорви-голова было нанесено много ран, но ни одна из них не оказалась тяжелой. После пятнадцати дней лечения в госпитале почти все они зажили. Приказ спасшего его генерала строго выполнялся, благодаря чему в течение двух недель Жан был предметом особого внимания врачей, что, разумеется, немало способствовало его быстрому выздоровлению. В душе поднявшегося с постели Жана навсегда осталось чувство бесконечной благодарности к великодушному джентльмену.