Капкан для призрака

— Постарайтесь собраться, — сказал он. — Как получилось, что вы смогли описать наряд Глайнис Стакли в пятницу вечером?

— Какое это имеет значение?

— Ответьте мне.

— Я видела ее. Она была там.

— Где?

— Она сидела в кэбе на боковой улочке за домом дяди Сэла. Я видела ее, когда шла туда пешком, но сделала вид, что не заметила. Она выжидала.

— Что вы имеете в виду?

— Думаю, что тетя Бланш попросила ее прийти в то же время, на которое она позвала меня. Однако эта ужасная женщина, очевидно, догадалась, что визит для нее опасен; она обостренно чувствовала опасность, боялась, что ее могут поймать с поличным. Поэтому она выжидала. Однако я знала, что ей никогда не удастся доказать, что она не была в доме, покажи я под присягой, что она там была. Кэбмену тоже не поверили бы. Возможно, мне не удалось бы отправить ее на виселицу, но я, по крайней мере, могла бы засадить ее в тюрьму до конца ее дней.

— Марион, побойтесь Бога, что вы говорите!

— Но ведь вы хотите, чтобы я сказала вам правду, разве не так? Чего вы, собственно, хотите?

— Значит, вы видели Глайнис или встречались с ней раньше?

— Конечно! Вам ведь это известно!

— Когда вы впервые увидели ее?

— Когда я была в Париже с… Когда я была в Париже.

— Она шантажировала вас?

— У нее не было возможности. Но она хотела шантажировать меня.

— Почему? Что она знала о вас? Это было…

И тут, на самом пороге победы, Гарт заколебался. Из глаз Марион потекли слезы.

У него были веские причины для колебаний, и эти причины не имели ничего общего с чуткостью или деликатностью, тем не менее он проклинал себя за это. За завесой слов, сказанных Марион, притаился другой человек, способный в отличие от Марион совершить насилие до конца, человек, которого ничто не смогло бы остановить перед убийством, если бы возникла угроза его образу жизни.

И все же Гарт колебался. Марион, всегда бдительная, всегда настороженная и внимательно следящая за настроением окружающих ее мужчин, немедленно это заметила. И уже была на ногах, в роли настоящей просительницы.

— Я знаю, о чем вы хотите спросить. Но я лучше умру, чем отвечу вам. Я не допущу, чтобы люди говорили… ну, то, что они говорили бы, если бы узнали об этом. Вам это известно, Дэвид, и поэтому из милосердия или сострадания ко мне вы не захотите унижать меня до такой степени, чтобы я призналась сама. У меня давняя связь с этим человеком.

Гарт посмотрел на горящую сигарету. Бросил ее на пол и растоптал каблуком. Отвернулся от Марион, а затем снова устремил на нее взгляд.

— Вы не можете так поступить со мной, Дэвид. Хорошо знаете, что не можете. И без того уже все плохо. Что мне делать?

— Повторяю вам: я не знаю. Очевидно, в этом не только ваша вина. В жизни каждого из нас хватает лжи и уверток. А Винс любит вас, об этом нужно помнить прежде всего. Если бы имелась хоть какая-нибудь возможность скрыть все это и одновременно уговорить полицию оставить в покое Бетти…

— А разве нет такой возможности? Действительно, нет?

— Очевидно, есть. Мне нужно все обдумать. Это будет нелегко. Однако если бы кто-нибудь посторонний услышал разговор, который мы сейчас ведем, и понял его…

Он замолчал и быстро повернулся.

То, что послышалось Марион минуту назад, могло быть чем угодно, однако относительно того, что они оба услышали сейчас, не оставалось ни малейших сомнений. Шаги в коридоре были легкими и крадущимися. Но одна туфля задела краем подошвы за выступающую у стены половицу. И потом уже не донеслось ни единого звука.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ТЕМНОТА

«В Англии, как известно, воскресенье по традиции посвящают отдыху и богослужениям. Магазины, увеселительные заведения и рестораны в Сити закрыты целый день, а все остальные рестораны открыты лишь с 1 до 3 часов дня и с 5 до 11 часов вечера. Однако многие музеи и картинные галереи в воскресенье открыты».

Путеводитель Бедекера «Лондон и его окрестности», 1908 г.

Глава 12

В этот теплый воскресный день, благодаря яркому солнцу, освещающему воду, набережную и приморский парк, Фэрфилд был оживленным и красочным.

Правда, после трех часов (уже начинался отлив) пляж был пустынен. В воскресенье купаться не разрешалось. А праздничный наряд, в котором ходили в церковь, был de rigueur ^[6]и для дневной прогулки, поэтому от памятника Флоренс Найтингейл в северной части набережной и до Королевского аквариума в южной под жарким солнцем непрерывно приподнимались цилиндры и церемонно наклонялись зонтики.

И все же это было вдохновляющее зрелище.

На Виктория-авеню, тянущейся за парком параллельно ему, высились башенки и маркизы двух больших фэрфилдских отелей с надписями золотыми буквами высотой в полметра — «Палас» и «Империал». По Виктория-авеню проезжали автомобили, впрочем так осторожно, что лошадей пугали лишь трубные звуки клаксонов. В парке круглые и треугольные клумбы пурпурных пеларгоний и сине-белых лобелий окружали оркестровую беседку в стиле рококо, где громоздкие духовые инструменты, похожие на артиллерийские орудия, готовились к исполнению первого номера традиционного воскресного концерта.

Воскресенье, шестнадцатое июня. И героя нашей истории мы видим в наряде, в котором предписано появляться в утренние часы.

Дэвид Гарт обогнул аквариум, огляделся на набережной и внимательно осмотрел парк. Он словно надеялся кого-то встретить и одновременно избежать встречи с кем-то другим.

Он поднялся по сделанным из песчаника ступенькам Королевского аквариума. Остановился, повернулся спиной к декоративным металлическим украшениям фасада; смотрел на тех немногих людей, которые входили и выходили в дверь, и снова переводил взгляд на парк. Он уже вторично взглянул на часы, когда заметил, как к нему приближается Каллингфорд Эббот, в блестящем цилиндре, со свежей гарденией в петлице.

— Послушай, дружище, — сказал Эббот, медленно поднимаясь по ступенькам аквариума, — почему здесь? Почему именно здесь? — Он водрузил на место монокль и принялся изучать фасад. — Знаешь, с эстетической точки зрения это такой ужас, что — ей-богу! — он мне даже нравится. — Он пристально посмотрел на Гарта. — Кстати, раз уж мы говорим об ужасе с эстетической точки зрения…

— У меня была скверная ночь. Я совсем не спал.

— Ты выглядишь так, словно не спал целый месяц. Неужели все так плохо?

— Да. Это одна из причин, по которым я тебе позвонил.

Даже в этом достойном Фэрфилде вокруг них разносились невнятные веселые голоса. В воздухе звучали звонки велосипедов. На стене аквариума у двери какая-то афиша красными буквами сообщала, что в Уэйбридже открывается новый Бруклендский автодром.

Почти каждое публичное сообщение приносило в этом году похожие известия о скорости и прогрессе; например, о том, что пассажирский лайнер «Мавритания» компании «Кьюнард» получил Голубую ленту Атлантики благодаря рекорду, который потом не могли побить в течение целых двадцати лет; или о том, что синьор Маркони перебросил мост через тот же океан с помощью своих пугающих сигналов. Тем не менее люди, совершающие эту дневную прогулку, были заняты — так же как и Гарт — своими собственными заботами.