Капля бога (сборник)

– Мы и сами будем как Бог… Будем – как Бог! – произнес он уже громко и вверх посмотрел: мол, слышал?..

…Он – слышал. И услышав в очередной раз глупое это и напыщенное «венец природы», только головой помотал да рукой взмахнул: мол, вот уж глупость несусветная! Вот куда человека гордыня доводит.

И подумал удивленно: не успели из Рая уйти, не успели начать жить умом, как уже в глупости и гордыне погрязли.

«Человек – венец природы!» – с иронией подумал Он.

Да, Он сам так сказал, сотворив человека последним, замыкая им череду своих творений. И смысл этого «венец» и был именно такой – последний, замыкающий.

Как последний элемент целого здания. Как часть его. Одна из деталей. Всего лишь часть, всего лишь деталь – не важнее других. Просто – замыкающая целое. А он – вот как повернул…

– Да… – подумал Бог печально. – Вот он как повернул… Ну, что ж, посмотрим, посмотрим.

Хотя что тут было смотреть, когда и так уже было ясно, к чему это приведет. Понятно Ему было, что бывает, когда малое несмышленое дитя начинает считать себя венцом природы и вести себя как Бог…

…Он, человек, все перекопал, все переломал на этой планете в детском своем любопытстве.

Он все перерыл, ища ответы на вопросы, которые не давали ему покоя: «Из чего все сделано? Что можно из этого сделать? Что можно еще придумать? А что можно усовершенствовать?»

И он придумывал и придумывал своей неуемной головой, придумывал то, что придумывать было не надо, – иначе бы все это уже придумал Творец.

И спустя века – жил в своем придуманном мире, с придуманными условностями, сидел и жирел от того, что мало двигался, в придуманном им автомобиле в пробках, задыхался в парах придуманного им бензина, жил в придуманных им жилищах, сделанных из придуманного им бетона и химикатов, ел придуманную им искусственную еду. И считал себя венцом природы, совершенствующим мир.

…Он, человек, все время работал. Он работал и работал, чтобы прокормить себя. Он работал, в поте лица своего добывая хлеб свой насущный, – то, что раньше, в Раю, просто давалось ему, просто приходило ему через Райское изобилие. Он работал и работал все больше и больше, чтобы иметь то, что имеют все, чтобы быть, как все, чтобы быть не хуже людей. И вся жизнь его превращалась в один бесконечный поток работы, работы, работы…

…Он, человек, все время думал. Думал и думал. Он думал и думал о том, о чем никто из живых существ не думал. И жил он в постоянных вопросах: «Зачем я живу? Ради чего? В чем смысл жизни?..»

Он жил с постоянным желанием знать: «За что? Почему? Почему так, а не иначе? Почему это происходит со мной, а не с другими? Почему у других есть, а у меня нет?»

Он жил в постоянных сомнениях: «Получится или не получится? Надо ли мне это? Может, надо искать что-то другое? Это нормально – что со мной происходит? Может, я какой-то не такой? Может, мне надо быть каким-то другим? Каким мне надо быть? А как таким стать? А получится у меня таким стать?..»

Вопросы рождали в нем постоянное беспокойство, непреходящее беспокойство.

Ум буравил его мозг вопросами. Ум не давал покоя. Ум пожирал жизнь…

…Он, человек, все время нарушал Божью волю, отменял Его правила, противоречил Его планам – потому что хотел быть как Бог.

Он вторгся во все тайны природы – куда нельзя было ему вторгаться, ибо не было на то Божьей воли.

Он нарушил закон Его – единственный непреложный закон, по которому жили все живые существа, – закон естественного отбора. Все на этой планете подчинялись этому закону, справедливому и честному для всех живущих на планете: жить должны готовые для жизни, те, кто может жить, в ком есть силы жить, кто дает сильное, здоровое потомство. Иначе – популяция изживет сама себя, истребит себя слабым, больным поколением.

Так было всегда. Так жили все. Кроме человека.

Ибо он спасал своих детенышей – квелых, уродливых, слабых и больных, не приспособленных к жизни. Он спасал тех, чей Божественный План жизни содержал всего несколько дней, или месяцев, или лет жизни, отпущенных Богом этому ребенку. Время, за которое этот человек и должен был прожить всю свою жизнь и готовиться к новому воплощению более высокого порядка.

Но разве мог человек подчиняться высшей воле? Разве не совал он свой нос везде, пытаясь все переделать и усовершенствовать? И техника, которую он выдумывал и выдумывал, спасала и возвращала к жизни – полуумерших, слабых, ущербных…

В Раю все было по-прежнему.

Все нужное обитателям Рая – птицам и зверям, каждой твари, созданной Творцом – было у них. Все нужное приходило им, давалось им.

Они – были. Они – жили. И были счастливы от одного осознания того, что они живые, полные сил и радости, которая вырывалась из них. Они были красивы и свободны. Они были естественны и полноценны. Такие, какими были созданы.

Они были защищены. Они были в безопасности. Они были в покое. Они были в Божьей любви.

В Раю все было по-прежнему.

И смотрел Бог с Райских высот на землю – на людей, какими они стали от ума своего, желания быть как Бог и стремления усовершенствовать сотворенное Им, и только головой качал печально.

Были они загнаны в усталость от постоянного стремления прокормить себя, заработать все больше и больше.

Были они суетливы и неврастеничны, в вечных метаниях и сомнениях, увязшие в собственном уме, как в страшном болоте.

Было это человеческое поколение квелое и немощное, больное, слабое, вырождающееся, потому что слабые и ущербные только таких и могли рождать на свет. А от них рождались еще более больные и слабые. А от них еще и еще.

Было это поколение людей ущербным, но все еще считавшим себя – как Бог. Считавшим себя венцами природы.

И – жалкое это было зрелище…

И смотрел Бог строго и укоризненно на дерево познания, туда, где в темноте его густых ветвей поблескивали темным светом маленькие, глубокие глаза Змея, бессмертного обитателя Эдемского сада.

И взгляд Змея отвечал на строгий, укоризненный взгляд Бога:

– А я что? Я – ничего… Ничего такого я им и не обещал. Я же сказал – будете вы как Бог… Как Бог… Разве я кого-то обманул?..

Игры Бога

…Он был Вездесущим и Всемогущим.

Он существовал везде и мог – все.

Он был – Бог.

Он был любовью, безусловной и всеобъемлющей.

Он просто любил и просто давал желаемое.

В этом был Его смысл…

Он смотрел сквозь мутное какое-то, немытое окно на перрон и мысли его текли как-то вяло, медленно – так же, как текло время.

Он стоял и ждал, и ожидание это было уже надоевшим – время в ожидании всегда почему-то замедляется. Он уже насиделся в кресле, и даже сходил в станционный буфет. И пошел он туда не потому, что хотел есть, – не любил он такую еду, не доверял ей, всегда казалось ему, что сделаны эти котлеты или салаты из каких-то второсортных продуктов, потому что кто будет ради пассажиров, которые только что вот были – и нет их, – уже сели на поезд и уехали – готовить что-то качественное и свежее? Но время так тоскливо тянулось, что хотелось просто чем-то занять это время, чем-то наполнить. И он наполнил его и себя едой. И еда была невкусной – непонятного срока приготовления. Размытого какого-то вкуса. И съелась она быстро, хоть и ел он ее не спеша.