Каприз Олмэйра. Изгнанник. Негр с "Нарцисса" (Сочинения в 3 томах. Том 1)
Шрифт:
«К далеким берегам», куда-нибудь в Бразилию рвались мечтательные души уже миллионов читателей Марриэта и Купера, Ферри и Майна Рида, Стивенсона и Конрада. Вот и герой конрадовского романа «Негр с «Нарцисса» старый матрос Сингльтон с почтенной белой бородой, делающей его похожим на ученого патриарха, водрузив на нос очки, склонился над книгой, по складам произнося слова, шевеля губами, надолго погрузился в чтение. «Его огрубелые черты, — пишет Конрад, — принимали, когда он переворачивал страницы, выражение живейшего любопытства». Это был авантюрный роман Эдуарда Бульвера-Литтона «Пелэм, или Приключения джентльмена».
Увлеченно читающий полуграмотный моряк навел автора на размышления о том, что такое приключенческая книга. «Какой смысл открывают даже грубые неискушенные умы в
На разгадку этой тайны ушла вся писательская жизнь капитана Конрада.
* * *
Почти тридцать лет длился «береговой» писательский период жизни моряка Конрада. Когда исследователи его творчества подсчитали, то оказалось: он написал более двух тысяч произведений, только часть которых вошла в его тридцать прижизненных книг. По книге в год, не считая многочисленных журнально-газетных публикаций! Действительно, это была жизнь труженика, растратившего весь пыл своей души. «Я устал! О, до чего же я устал!» — вырвалось у него однажды горестное признание. А незадолго до его кончины он воскликнул: «Я выдохся. Совершенно выдохся!»
О том, с каким изнуряющим воодушевлением работал моряк-писатель, оставил нам свои воспоминания Форд Медокс Форд — с ним в соавторстве Конрад издал несколько книг. «Поселились они, — рассказывает об этой поре жизни Конрада Д.М. Урнов, — специально друг против друга через улицу. Все уж тут было приспособлено для напряженного, неустанного литературного труда — к сроку, к поезду. Поезд останавливался рано утром на разъезде, в нескольких милях от того места, где они жили. Начиная с двух часов ночи наготове дежурил мальчишка-верховой, чтобы с рукописью в руках скакать на разъезд. К трем, вспоминает Форд характерный эпизод, закончив свою порцию, он перешел через улицу, к соавтору. Конрад строчил. «Еще полчаса! — взмолился он. — Заканчиваю!» В четыре Форд посмотрел ему через плечо. «Страшный удар, — бежало перо Конрада, — обрушился…». «Кончайте! — решительно сказал Форд. — Иначе вестовой не успеет к поезду». Конрад пробовал сопротивляться. «Кончайте! — не отступал Форд, — Допишете, когда будет верстка…» Такова, — добавляет он, — была наша жизнь».
Среди двух тысяч произведений, написанных Конрадом, — двенадцать больших романов, семь сборников новелл и повестей, три романа, созданных в соавторстве с Фордом: «Наследники» (1901), «Романтичность» (1903), «Природа одного преступления» (1924).
Конрад дождался счастливого для каждого писателя дня, когда вышло его многотомное собрание сочинений, впоследствии многократно переизданное и переведенное на другие языки. Когда 4 августа 1924 года Джозефа Конрада не стало, на его рабочем столе обнаружили еще два неизданных романа: «Князь римский» и «Ожидание», оставшийся недописанным.
Справедливо светла, значительна была и посмертная судьба Конрада и его творческого наследия. В популярности он оставил позади многих и многих, став кумиром читающей публики, особенно в США и Англии. Его книги вошли в золотой фонд мировой классики. О нем ныне написаны десятки монографий, защищены сотни диссертаций, в том числе и в России. В столетний юбилей писателя был задуман и начал выходить в США даже журнал «Конрадиана». Какой еще писатель удостаивался такой чести!
Словно соревнуясь друг с другом в восторженных похвалах, о нем высказываются высшие литературные авторитеты. «Но прочитайте Конрада, — восхищается Вирджиния Вулф, — и не только по хрестоматии подарочной, а в целом, и подлинное значение всех конрадовских слов будет утрачено для того, кто не услышит этой строгой и мрачной музыки, с ее сдержанностью, гордостью, необозримой и ненарушимой цельностью, утверждающей, что добро лучше зла, что верность —
это хорошо, равно как и честность и мужество, хотя вроде бы Конрад старается показать нам просто ночь на море».«Остерегаться ритмов прозы Конрада» Хемингуэю советует многомудрый Ф. Скотт Фицджеральд, поддерживая мнение Грэма Грина о «гипнотическом стиле» Конрада.
«Когда несколько лет тому назад, — вспоминает Томас Манн, — я приехал в Гаагу, Голсуорси читал там лекцию «Конрад и Толстой». Кого это ставил он рядом с русским колоссом, я тогда и понятия не имел. Мое изумление только возросло, когда я узнал, что Андре Жид специально выучил английский ради того, чтобы читать Конрада в подлиннике».
Дважды прочел Андре Жид, в частности, роман Конрада «На взгляд Запада», и вот его вывод: «Мастерски написанная книга… Не знаешь, чем восхищаться больше: искусством сюжета, композицией, смелостью столь широкого замысла, спокойствием изложения или остроумием развязки».
Хорошо знал книги Конрада и российский читатель: в начале века, а особенно в двадцатые-тридцатые годы, на русский были переведены почти все романы одного из основоположников современной интеллектуальной, романтико-психологической прозы. Вот только в последнее десятилетие издательские темпы русской конрадианы необъяснимо замедлились. Поэтому настоящему Собранию сочинений Джозефа Конрада пожелаем того же, что сотни раз слышал моряк-писатель, уходя в свои странствия: «Счастливого плавания! Попутного ветра и семь футов под килем!»
Зеркало морей
От автора
Эта книга, пожалуй, меньше всякой другой нуждается в предисловии. Но, поскольку все остальные мои книги (даже и «Летопись жизни», представляющая собой просто отрывок биографии) снабжены предисловиями «от автора», я не могу выпустить ее без предисловия, чтобы читатели не объяснили этого равнодушием или усталостью. Я очень хорошо знаю, что задача будет не из легких. Необходимость — мать изобретательности, а так как в данном случае о необходимости и речи нет, то я не придумаю, о чем говорить с читателем. Необходимость, кроме того, — величайший стимул к усилию над собой, а без него я не знаю, как и приступить к своей задаче. Тут играет роль одна особенность моего характера: я всю жизнь терпеть не мог делать над собой какие бы то ни было усилия.
Несмотря на эти расхолаживающие обстоятельства, мне придется все же выполнить свой долг: я обещал написать это предисловие. Несколько неосторожно сказанных слов связали меня обязательством, которое с тех пор камнем лежит у меня на душе.
Дело в том, что настоящая книга по содержанию своему очень лирична. Что же могут прибавить две-три странички предисловия к тремстам страницам задушевнейших излияний? В моей книге, откровенной, как предсмертная исповедь, я пытался раскрыть сущность моей ненасытной любви к морю. Возникшее таинственным образом, — как всякая великая страсть, неисповедимой волей богов посланная нам, смертным, — чувство это росло, нерассуждающее, непобедимое, выдержав все испытания, устояв против разочарований, которые таит в себе каждый день трудной, утомительной жизни. Душа наполнилась радостями и мучениями любви, с первого до последнего часа принимая их с удивлением и восторгом, без горечи и без сожалений.
Покоренный, но ничуть не обезволенный, я весь отдался этой страсти, могучей и многообразной, как сама жизнь, имевшей свои периоды дивной безмятежности, какую находишь иногда даже на груди неверной любовницы, полной коварства и злобы, но способной и на чарующую нежность. Тем, кто увидит в моих словах только лирическую иллюзию старого романтика, я отвечу, что двадцать лет я, как отшельник, удалившийся от мира, жил лишь этой своей любовью. Мир за линией морского горизонта для меня не существовал, как не существует он для мистиков, которые уединяются на вершинах высоких гор. Я говорю сейчас о сокровенной внутренней жизни, заключающей в себе все самое прекрасное и самое худшее, что только может происходить в глубинах человеческой души, о том, что человек безусловно вынужден переживать один, не теряя, однако, надежды на общение с себе подобными.