Капуччино
Шрифт:
— Христос воскрес! — с пафосом произнес Виль.
— Что? — не расслышал Берлин.
Иногда глухота спасает от удара.
— Разрешите пригласить вас в ресторан на торжественный ужин! У меня есть двести долларов. Если не хватит — имеется «Зенит», скатерть и большой электрический самовар.
Они вышли в синий вечер. Виль крикнул такси, но Бурдюк, который был Берлином, ни за что не хотел садиться.
— Шабат, — кричал он, — шабат!
Виль, не слушая его, нежно приподнял Берлина и усадил на сиденье.
— Гони в русский кабак!
Ресторан назывался «Три поросенка»,
— А вы что курите? — поинтересовался Виль.
Берлин в ужасе смотрел на свинью и дрожал всеми членами.
— Не хотите — не курите, — произнес Виль, — перейдем к еде. Вам ляжку?.. Что вы дрожите — она не кошерная, возможно, вы не знаете — поросенок не может быть кошерным… Жуйте! — он засунул Берлину в рот ножку. — Ну как?
Берлин выплюнул кусок прямо в лицо Виля.
— Свинья! — крикнул он.
— Ну да, — не понял Виль, — я же вам сразу сказал — свинья!
— Вы — свинья! — взревел Берлин, — старая, жирная, неблагодарная!
— Как? — удивился Виль. — А новый Федор Михайлович? Вчера я еще был Достоевским.
— Вы всегда были свиньей! Борешься за советских евреев, отдаешь все силы! Носишь транспаранты. Ездишь по конгрессам. Организуешь манифестации, голодаешь… Борешься за еврея — а приезжает хазейрем!
И отшвырнув свинью — не Виля, а жареную — Берлин вылетел вон…
Короче, в первые же моменты своего пребывания на Западе Виль наладил натянутые отношения с руководителями обоих фондов, и в виде помощи получил огромную фигу.
Среди встречавших Виля в аэропорту был еще один человек — Гюнтер Бем. Бем никогда не носил транспарантов — поэтому его к трапу не подпустили. Он не собирался ни обрезать Виля, ни крестить его — он просто хотел пожать ему руку. Труднее всего в нашей жизни просто подать руку…
Бем, как и Виль, был писателем, и в списке великих писателей, составленных одним из ведущих журналистов Европы, шел на третьем почетном месте. Естественно, среди здравствующих…
В пятиязычном городе, надо сказать, были две вещи, известные всему миру — страус в собственном яйце и Бем.
Не будем закрывать глаза — страус был известней, даже среди интеллектуалов — на него записывались, его надо было ждать год, а иногда и полтора. Отведать его прибывали из всех стран мира. Его готовили только в одном ресторане…
На Бема, в отличие от страуса, никто не записывался. К нему приезжали просто так — побеседовать с великим писателем, с третьим, так сказать, местом, набраться ума, мудрости, что-то понять и даже переосмыслить. Правда, первым вопросом всегда было:
— Кстати, а как бы попробовать страуса?
Все знали, что у великого Бема в том самом ресторане был блат — повар, колдовавший над волшебным блюдом, приходился ему родным братом и был гордостью всей семьи, в то время, как Бем, несмотря на свое третье место в Европе, в своей собственной семье шел на последнем. Это был выродок… Все остальные были люди как люди — банкир, ювелир, владелец магазина готового платья.
А Бем — пил, писал, любил…
Ему говорили: кончай с этим, не губи жизнь, есть
прекрасное место в «Трейд Деволопмент Бэнк», ты знаешь семь языков, ты бы мог стать замечательным секретарем-машинисткой или управляющим рестораном у брата — он тебя обучит в три месяца, ты способный, ты как-никак из нашей семьи… Но Бем слушал — и продолжал пить, писать, любить. И обожал Медведя. Еще тогда, когда Виль жил в Ленинграде, Бем ставил его сразу после Толстого и Чехова. Для него в русской литературе писатели располагались следующим образом: Толстой, Чехов и сразу же за ними — Медведь, Виль Васильевич. Это когда он был трезвым. После пятой рюмки происходили некоторые перемещения: Чехов слегка отодвигался и уступал место Медведю. Иногда Бем выпивал семь рюмок. Не закусывая. Список сотрясало — Виль перебирался на первое место, Толстой оказывался на втором, а на третье почему-то выплывал Шекспир.И как-то так получалось, что Медведь — не только первый писатель земли русской, но и всего мира. По Бему…
Гюнтеру удалось пожать руку Виля только на пятый день. За это время Виль уже проел доллары, фотоаппарат с самоваром и партитуру «Пиковой дамы» Чайковского. Оставалась вышитая скатерть. Бем видел, как торговались с великим писателем, который просил пятерку, объяснял, что скатерть — ручной работы, а люди в костюмах «от Кардена», пахнущие «Ланвеном» давали не больше трех. И Виль уже махнул рукой и один пахнущий полез было в карман, но Бем спокойно отодвинул его и протянул Вилю сотню.
— Я хотел пятерку, — сказал Виль, — но могу отдать и за…
— Даю сотню, — сказал Бем. — Держи — и гони скатерть! Я, старый гуляка и повеса, все скатерти свои залил вином, и жрать мне не на чем последние полсотни лет…
Виль удивленно взглянул на Бема, отбросил голову и продолжил:
— …И поэтому я ем на залитом чернилами дубовом столе страуса в собственном яйце, запивая его бургундским, присланным старым моим другом Филиппом Ротшильдом…
— Не надо Бема, — остановил его Бем, — будем читать Медведя, великого продавца скатертей на берегах лингвистической реки.
И он торжественно, с выражением, прочитал главу из «Кретинов». Виль скинул пиджак и начал залихватски читать монолог из драмы Бема «Визит юного хама».
Бем перебил его афоризмом из последнего романа Виля. Медведь запел — Бем писал также и песни. Тогда Бем натянул на себя скатерть, повернулся к Востоку и, воздев руки к небу, начал читать монолог старого еврея, мечтающего умереть на Земле Обетованной — из непоставленной трагедии Виля «Абрам»…
Раздались аплодисменты, они вдруг очнулись и увидели, что окружены огромной толпой, а у их ног валяются монеты и даже бумажные купюры.
Виль покраснел.
— Товарищи, — обратился он к толпе, — заберите, пожалуйста, деньги. Каждый свои.
— Ни в коем случае! — запретил Бем. — Это единственный случай, когда в нашем городе оплачивают труд писателя.
Он аккуратно собрал гонорар.
— Пошли пить!..
Они отправились в тот самый ресторан. На страуса не хватало, только на его яйцо, и Бем вызвал брата.
— Запиши на мой счет и принеси страуса.
— Уже некуда записывать, — сказал брат.