Карабарчик

Люди вскочили с мест, захлопали.

Молодежь открыла танцы и игры. Фельдшерица с Костей плясали «казачка». Сестра Темира — черноглазая Танай — кружилась с молодым охотником Аматом. Ребята вместе с Кириком и Янькой играли у реки в лапту. Прокопий и старики сидели в аиле Темира, разговаривая о делах, пили крепкий чай с маслом и солью.

Над тайгой висело ласковое полуденное солнце и, бросая яркие лучи на деревья, как бы радовалось вместе с людьми новому, что принесла в Горный Алтай советская власть.

* * *

На следующий день Янька, взяв с Кирика обещание, что он вскоре приедет в Тюдралу, простился со своим другом.

В тот месяц в Мендур-Соконе произошло еще одно важное событие. Как только плотники закончили баню и уехали домой, сноха слепого Барамая, Куйрук, вместе с Танай пошла в жарко натопленную баню и, вымывшись, бросила в предбаннике платье вдовы, которое она не снимала с плеч несколько лет. Одевшись, как и все русские женщины, провожаемая любопытными взглядами соседок, она направилась к своему аилу.

— Куйрук нарушила закон наших предков, — говорили старухи.

— Злой дух Эрлик пошлет на нас несчастье. Беда! — вздыхал Уктубай. Это был немолодой суеверный алтаец, служивший раньше пастухом у Яжная.

Но молодежь прониклась уважением к смелой снохе Барамая и помогала ей в домашней работе.

Однажды, проходя мимо аила Бакаша, Кирик услышал лай собак и остановился. На возу, который тащила медленно шагающая по дороге лошадь, он увидел незнакомого мужчину. Тот заметил мальчика, помахал ему рукой и стал поторапливать лошадь. Когда воз поравнялся с Кириком, мальчик разглядел несколько ящиков, закрытых брезентом.

— Где найти Темира? — спросил приезжий.

Кирик ответил, что охотник сейчас в Тюдрале и вернется только к вечеру.

— Ну хорошо, я подожду его около аила.

Темир в этот день вернулся поздно. Приезжий уже спал, и его решили не будить.

Рано утром, когда солнце еще пряталось за горы, отец Темира разбудил приезжего.

— Айда чай пить! Темир скоро опять уедет.

Мужчина быстро соскочил с телеги и вошел в аил. Узнав, что гость работает в Усть-Кане продавцом и приехал на стойбище с товарами, Темир сказал Кирику, чтобы он оповестил жителей.

Мальчик позвал Бакаша, и они вдвоем быстро обежали аилы.

Первой пришла сноха Барамая — Куйрук. За плечами у нее висел мешок с овечьей шерстью. Сбросив его на землю, женщина показала рукой на иголки.

— Сколько тебе? — спросил продавец.

Куйрук взяла две иголки, пришпилила их к кофточке и, вытряхнув шерсть из мешка, направилась домой.

— Эй, постой! — крикнул продавец.

Куйрук остановилась.

— Зачем шерсть бросила?

— Как зачем? Ты мне две иголки дал, а я тебе — шерсть.

— Да разве можно так! — развел продавец руками. — Разве две иголки мешок шерсти стоят?

— Купец Мишка Попов всегда так брал, а тебе мало? — Женщина помрачнела.

Продавец улыбнулся.

— Сейчас подсчитаем, сколько стоит мешок шерсти. Дай-ка сюда.

Куйрук подала порожний мешок. Продавец сложил в него шерсть и, взвесив, стал щелкать на счетах.

— За шерсть тебе полагается пять метров ситца, осьмушка чаю и три иголки. Будешь брать?

Куйрук недоверчиво посмотрела на продавца: «Смеется, наверное». Но, увидев улыбающегося Темира, повеселела и, забрав покупки, быстро зашагала к аилу.

Торговля шла бойко. Народ прибывал. Мундус, Барамай и горбатый Кичиней купили табаку и соли. Бакаш принес в шапке четыре яйца, которые он выпросил у матери, и получил взамен красивый рожок с красными и голубыми линиями. Сунув его в рот, Бакаш извлек нежный звук. Глаза музыканта так и сияли от радости. Выбравшись из толпы, он важно зашагал к своему аилу, не переставая трубить, но вскоре вернулся и купил блестящий, из жести, пистолет и две коробки бумажных пистонов. Бережно взял свою покупку, взвел курок и, вложив пистон, направил дуло пистолета в стоявшего рядом с ним Кичинея.

Тот сделал испуганное лицо и попятился от мальчика:

— Уй, боюсь!

Когда раздался выстрел, Кичиней упал под дружный хохот односельчан.

Глава вторая

Наступила весна 1919 года. День и ночь, не умолкая, шумели бурные реки Алтая. Буйно поднимались травы, яркое солнце согнало с междугорий последний снег. Жители Тюдралы и Мендур-Сокона приступили к севу.

Но над Горным Алтаем собрались грозные тучи.

…Глубокая полночь. В сельсовете светит огонек. Склонившись над столом, пишет что-то Прокопий. Его усталое, давно не бритое лицо кажется старым. Много забот. Недавно он получил известие от Ивана Печерского: молодая Советская Республика находилась в опасности. Предстояла тяжелая борьба с контрреволюцией.

На Сибирь надвигались белогвардейские полчища злейшего врага трудового народа — Колчака.

Поднимали голову местные кулаки.

Прокопий поправил свет в лампе и зашагал по комнате. Нет, он не один. Сегодня были Темир, Алмадак и несколько большевиков из стойбищ. Приходили фронтовики-коммунисты.

Прокопий не знал покоя. Вместе с Печерским он объезжал ближайшие села и деревни, создавая мощный партизанский отряд.

— Не быть белякам на советской земле! Не задушить им волю трудового народа, его стремление к свободе и счастью! — говорил он.

Простые люди слушали Прокопия, и в их сердцах закипала ненависть к заклятым врагам.

Оставив плуги и бороны, взялись за винтовки жители гор. Ушли в партизаны фельдшерица и веселый паренек Костя.

Иван Печерский принял командование сводным отрядом партизан. Связным у него был Янька.

Печерский подарил мальчику казачью шапку. Правда, она была великовата, но зато в ней Янька выглядел настоящим кавалеристом.

Кирик вместе с Темиром, Мундусом и Кичинеем охраняли маралов на бывшей заимке Зотникова.

В Мендур-Соконе остались лишь женщины и дети.

Однажды на стойбище нагрянула банда Яжная. Налетчики сожгли избу-читальню, разгромили амбулаторию и баню. Когда бандиты ускакали, Бакаш припал к лежавшей на овчинах избитой бандитами матери.

— Мама, я уйду из Мендур-Сокона! — сказал он сквозь слезы.