Карабарчик

— Один раз собрался умирать, да раздумал. Зачем умирать? Все теперь есть: хлеб, мясо, чегень, почет от людей; умирать неохота.

— А-а, Кирик, Янька! Здравствуйте, друзья, — раздался с порога радостный голос Темира. С сияющим лицом он пожал руки ребят. — Большие стали, настоящие парни, — любуясь гостями, произнес он. — И Токшун с вами, — увидев овчарку, повернулся к ней Темир. — Знаю эту собаку, умный пес. Жаль только — за зверем в тайге не пойдет. У ней другая повадка. Говорил мне Прокопий, будто Токшун может идти по следу врага несколько километров и найдет его.

— Он по крыше и лестнице лазит, как кошка, — поглаживая Токшуна, сказал Янька. — Посмотри, Темир, какие у него зубы, — раздвинув могучие челюсти овчарки, произнес он с гордостью. Зубы Токшуна блестели, как никель.

Охотник присел на корточки, рассматривая пасть овчарки.

— Да, пожалуй, плохому человеку от этих зубов не уйти, — поднимаясь, сказал он, — загрызет насмерть.

В избу вбежал Мойнок и, ласкаясь к хозяину, замахал хвостом. Увидев своего друга по Ярголу, Кирик весело поманил Мойнока к себе.

Услышав знакомый голос, лайка подбежала к Кирику. Но тут случилось неожиданное. Спокойно лежавший Токшун стремительно вскочил на ноги, и в тот же миг бедный Мойнок оказался у него под брюхом. Задрав лапы вверх, он покорно лежал на спине, как бы говоря: «Я же маленький, отпусти, я не драчун».

Янька скомандовал:

— Токшун! На место.

Овчарка улеглась в углу. Мойнок все еще лежал на спине, задрав лапы, и смотрел добрыми глазами то на Темира, то на ребят. Он все еще боялся Токшуна, казалось, он просил: «Выгоните, пожалуйста, эту собаку». Кирик подошел к Мойноку и погладил его пышный мех.

— Э, хорошие гости так не поступают, — шутливо сказал Темир и погрозил пальцем в сторону Токшуна. В избе послышалось предостерегающее рычание овчарки. Янька взял ее за поводок, вывел из комнаты, и привязал к крыльцу.

— Токшун еще не ознакомился, он понимает каждое движение. Когда ему грозит незнакомый человек, он считает обидой для себя, поэтому и рычит.

Ильгей внесла кипящий самовар. За чаем Мундус говорил сыну:

— Ребята будут жить у меня.

— Отвыкли они, отец, от аила, — резонно заметил Темир.

После того, как была построена изба, Мундус, несмотря на горячие уговоры сына жить вместе, наотрез отказался идти в избу и жил в аиле.

Только в сильные морозы он перебирался на печь и лежал там целыми днями, грея старые кости. Но, как только солнце начинало греть по-весеннему, Мундус опять перебирался в свое старое жилье.

— Родился в аиле и умирать там буду, — отвечал он обычно сыну, когда тот упрашивал его пожить еще с месяц в избе.

Когда Кирик вместе с Мундусом перешагнул порог аила, на него нахлынули воспоминания.

Вот здесь, в углу, прикрытый овчинами, он спал крепким сном после того, как нашел его Темир в тайге. Сидя у ярко горевшего костра, он длинные ночи напролет слушал чудесные сказки Мундуса. Злой зимний ветер рвется через тонкие стенки аила, колышет пламя очока, сердито воет в щелях утлого жилья и, взметая яростно сугробы снега, в дикой пляске кружится в ущельях. Под напев свирепого бурана слышится мерный голос Мундуса…

«На солнечной стороне остроконечной горы, на берегу молочно-белого озера жил-был мальчик… У него было круглое луноподобное лицо и блестящие, как звезды, глаза, он никогда не плакал…» Как ручеек, журчит чудесная сказка старика о счастливом мальчике. Буран утихает, старый Мундус подбрасывает хворост в огонь, тысячи искр летят в дымоход. Закрыв шубой Карабарчика, Мундус продолжает свою сказку:

«…Он был маленького роста, поэтому, когда шел, в траве его не было видно. Он сделал из шкурок двух белок просторную хорошую шубу и из одной лапки дикого козла удобные сапоги…»

Карабарчик засыпал, сквозь сладкую дремоту доносился голос Мундуса:

«…Когда шел по траве, его не было видно…»

Хорошо быть таким маленьким-маленьким и спрятаться в траве от злой Варвары и Зотникова.

Окинув взглядом знакомую обстановку аила, Кирик вздохнул и опустился рядом с Мундусом возле очока. Пришли Янька и Темир. В дверь аила просунулась круглая, с плутоватыми глазами голова Бакаша.

— Эзен!

— Заходи, Бакаш, смелее, — сказал Темир мальчику.

Возле жилья послышалось шарканье чьих-то старческих ног, и, нащупав дверь, в аил вошел слепой Барамай.

— Эзен!

Явился охотник Амат, и вокруг костра стало людно.

Ильгей внесла кожаный мешок с чегенем и чашки. Старики закурили длинные черемуховые трубки. Молчание прервал слепой Барамай.

— Слышал, Карабарчик прилетел, — начал он и, затянувшись, передал трубку соседу. Незрячие глаза Барамая, как бы разыскивая Кирика, блуждали по аилу.

— Первый раз он был у нас в год великих перемен. Черные вороны Кара-корума пытались закрыть своими погаными крыльями солнце, но сожгли их. Карабарчик всегда будет гонцом радости.

— Мундус, возьми топшур, спой песню о новой жизни.

Кирик подал старику инструмент. В аиле зазвучали струны топшура, и Мундус начал речитативом:

…Стали величавей наши горы и леса, Радость жизни новой нам партия дала. И теперь с нуждою расстались мы навек, Шагает но Алтаю новый человек…

Струны топшура умолкли. Ильгей налила гостям чегеня. Барамай, поднимая чашку, повернулся к Кирику:

— Мы, старые люди Мендур-Сокона, приветствуем тебя, как сына нашего народа. Приветствуем и твоего русского друга. Пусть будет теплой постель, пусть будет полным горящими углями ваш очаг — так говорит алтайская пословица.

И Кирик понял: навсегда исчезли страдания детских лет, перед ним открылась новая, большая страница из чудесной книги Алтын-судур [29] .

29

Алтын-судур — Золотая книга.

Глава шестая

Через три дня ребята вместе с Темиром выехали в Тюдралу.

— Вернусь не скоро, меня не теряйте, — сказал перед отъездом охотник Мундусу и жене Ильгей. — Раз Прокопий вызывает, значит, нужен ему.

Вскочив на своего Буланого, Темир стал догонять уехавших вперед ребят.

Кирику было немножко грустно расставаться с Мендур-Соконом, дедушкой Мундусом, славной Ильгей и лукавым Бакашом. Как быстро пролетели эти дни.