Карагач. Книга 1. Очаровательная блудница
Шрифт:
– И что стану делать с этим добром? – не сразу и туповато спросил он.
– Поставишь на полку. А потом, когда будет время…
– Наверное, я уеду в Якутию, на Вилюй. Там полок нет.
– Отправь домой. Где у тебя дом?
– В деревне Рассохино. Стоит заколоченный…
– У тебя нет родных?
– Брат забрал матушку к себе, в Москву…
– Матушку… Как ты хорошо ее называешь, ласково. Ты удивительно ласковый мужчина.
Женя сказала это так грустно, с каким-то холодным сожалением, что не вызвала ожидаемых, естественных чувств; напротив, словно отдалилась. Мало того, подчеркивая разницу в возрасте и свою многоопытность в отношениях с мужчинами, рассказала о своем неудачном замужестве – попыталась оттолкнуть его, лишить надежды, но вызвала только скрытую ревность.
И вдруг сказала слова, смысл которых Стас понял тогда однозначно.
– Что, если эти
– Вот и возьми себе, – отвернувшись, сказал он.
– Как же я с ними все лето? Здесь полный абалаковский рюкзак… Нет, мне хватит одной. Лучше ты забирай. Не хочу отнимать твою судьбу.
Все, что возникло, родилось между ними в это короткое время, сейчас рушилось. И Женя, должно быть, почувствовала, что с ним происходит.
– Люди находят клады и начинают их делить, драться, – вдруг проговорила она с печальной улыбкой. – А мы с тобой не знаем, как от него избавиться. Чемодан без ручки… Хочешь, скажу, что ты загадал?
– Не хочу, – наливаясь угрюмостью, буркнул он.
– Ты уедешь сегодня? – Она дотянулась рукой и запустила пальцы в бороду, как вчера ночью.
И взмученные чувства как-то враз посветлели.
– Не знаю…
– Сегодня не уезжай. – Голос отроковицы стал трепещущим, словно птичка, зажатая в кулак. – Пусть у нас будет еще одна ночь. Я тебе расскажу историю о зимующей ласточке.
– Здесь будет много народа, – выговорил он немеющими от предчувствий губами.
– А чтобы никто не мешал, мы спрячемся. Возьмем палатку и уйдем в лес. Там найдем местечко… заветное, тайное. И наперекор всем приметам, наперекор судьбе!..
– Книжки читаете? – насмешливо и громко сказал Гузь, внезапно появляясь на стане. – Вот молодость!
Явно подкрался, гусь лапчатый, была бы возможность – подполз еще ближе, чтобы послушать, о чем они читают!
Женя даже не дрогнула, медленно отняла руку и внезапно глянула с той неприкрытой завлекающей полуулыбкой, которая уже бесила Рассохина.
– Подглядывать и подслушивать нехорошо! – и кокетливо погрозила пальчиком. – Даже если вы – начальник.
– Да я и не подглядывал! – неожиданно миролюбиво воскликнул тот и воззрился на отроковицу с интересом. – Придется вам, сударыня, поскучать в одиночестве. Некоторое время…
– Это почему?
– Отрока вашего забираю!
– Я боюсь одна! Говорят, здесь живут погорельцы.
– Навещу вас, – пообещал тот. – Но могу и охрану выставить!
– Нет, лучше вы навестите! – призывно засмеялась она.
– Рассоха, у тебя лоток с собой? – Гузь, завернув полу куртки, утер вспотевшее лицо.
Эта фамильярность Гузя говорила о том, что ему сейчас что-то срочно потребовалось от Стаса.
– С собой, – обронил он, сдерживая гнев.
– Тогда выручай! Бери и пошли со мной.
– Куда?
– Золото мыть!
– У вас драга [23] работает, – умышленно односложно, без всякого выражения проговорил он. – А я уволен.
Гусь захлопал крыльями и загоготал:
– Рассоха, будь человеком! Ну, я погорячился… Начальство летит! А вы… а ты тут как на пляже. Обнажились и загораете! Я с вертолета видел!.. Хочешь, так еще сто лет работай! Я же тебя не гнал… В общем, хватай лоток и вперед, на мины. Промывку запустить не могут эти охламоны! Все нас торопили, а сами!.. Будем картину изображать, для телевидения. Лотками намоем и на коврики насыплем. А то хотели уж бронзы напилить и опилок насыпать. Надо же сделать вид!.. Ну, а что иначе? Второй раз первый секретарь обкома не полетит и корреспондентов не привезет. Знаешь, сколько сил было приложено, чтоб его заманить? Короче, у нас в запасе три часа! А твоя уважаемая… наша уважаемая практикантка пока… будет поддерживать огонь. Чтоб не погас, как и положено…
23
Драга – плавучий комплексно-механизированный горно-обогатительный агрегат с многочерпаковым рабочим органом для подводной разработки преимущественно россыпей, извлечения из них ценных минералов и укладки пустых пород в отвал.
Последние слова были с намеком, но у Рассохина шевельнулась в груди предательская надежда, напрочь затмившая интуицию и предчувствие. Он ничего Гузю и ответить не успел, а как-то враз все ему простил, даже легкое заигрывание с отроковицей.
– Иди, – подвигла Женя, глядя преданно. – И возвращайся скорее.
Он прочитывал в ее словах совсем другое и воспринимал ее зовущее обещание как естественное, ожидаемое,
неотвратимое и одновременно щемящее и грустное, ибо грядущая ночь должна была стать прощальной. Но если он пойдет, то Гузь, конечно же, выбросит заявление и оставит в отряде.– Иди, Стас, – подстегнула его надежды отроковица. – Я никого не боюсь, это шутка…
– Заводи мотор! – Гусь вразвалку двинул к лодке. – С утра набегался – ноги отваливаются…
Рассохин подождал, когда он удалится, склонился к уху практикантки и прошептал:
– Не нужно строить начальству глазки.
Она все понимала, но тут же вывернулась:
– Это я его умышленно! Люблю заводить таких жлобов! А ты что подумал?..
– Мне это не нравится!
– Я ради тебя, – зашептала Женя. – Ты ведь не хочешь уезжать, правда? И мучаешься…
– И ради меня не надо!
– Послушай, милый! – громко и вызывающе засмеялась она. – Ты что, муж мне?.. Какой ревнивец! Ну точно как Виталий!
– Какой еще Виталий?
– Мой супруг! Между прочим, я замужем.
Еще секунда, и все бы кончилось. Рассохин уже чуял накатывающую волну гнева, но отроковица вдруг приподнялась на цыпочки, поцеловала в губы и шепнула:
– Жду тебя, мой Отелло… Беги!
Стас прихватил полевую сумку, лоток и побежал заводить мотор.
На участке нервозная обстановка только раскалялась. Закрашенная теперь красным надпись на драге проступила еще раз, но теперь как негатив: то есть на красном фоне объемно выступали бело-розоватые буквы – «Рассоха», но их уже никто не пытался скрыть. Дежурная смена летала по драге, как рой встревоженных ос, пыталась отладить промывку, а отдыхающая, вооружившись алюминиевыми и фаянсовыми тарелками, мыла золото, стоя по колено в реке. Лотков оказалось всего два, впрочем, как и тех старателей, кто владел этим инструментом мастерски и мог действительно спасти положение. Однако после трех минут в ледяной воде руки немели до полного бесчувствия, поэтому прямо у воды распалили костер, а начальник драги, несмотря на сухой закон, достал неприкосновенный запас спирта. Гузь сидел на радиостанции и отслеживал ситуацию с вылетом начальства из Усть-Карагача, где оно сейчас попутно инспектировало деревообработку. Кок на буксире готовился к приезду гостей, варил уху из запретной нельмы, жарил ее на сковородах, как холодную закуску, и пек возле открытого огня на ивовых прутьях – это горячее рыбацкое блюдо на Карагаче называлось чапса. А поскольку было неизвестно, когда представители власти и журналисты улетят назад, то прямо на вскрытом участке, отглаженном бульдозерами, готовили экзотический ночлег: стелили пихтовую лапку, ставили палатки, чтоб гости могли поспать прямо на россыпи, то есть на золоте, сколачивали столы и запасали дрова для костра.
По команде Гузя всем старателям следовало немедля сдать шлих [24] , спрятать промывочный инструмент и исчезнуть с глаз.
Между тем срок, означенный им, прошел, солнце падало к горизонту, но вместо отбоя начальник партии заявил, что есть еще час, дескать, чем больше намоете, тем будет убедительнее представление нового месторождения и торжественней торжество по поводу сдачи его в эксплуатацию. Из своих запасов налил околевшим старателям по стопке водки и даже угостил чапсой, которая, видимо, случайно попадала в огонь, слегка подгорела и затрусилась пеплом. Рассохин принципиально не пил и не ел, поскольку от последних слов Жени, много раз прокрученных в голове и наконец-то до конца прочувствованных, не мерз в ледяной воде, не испытывал голода и давно бы сбежал с принудработ, но опасался, что Гузь пойдет его разыскивать и опять помешает.
24
Шлих – золотоносный или платиноносный песок, подвергшийся просеиванию и промывке для удаления посторонних примесей.
А тот словно чуял его настроение и даже подбодрить пытался.
– Гляди, Рассоха, – ткнул пальцем в драгу. – Увековечил ты свое имя! Закрасить невозможно. А это как называется?.. Вот, Бог правду видит!
Ручная промывка, в общем-то, шла неплохо, нашли даже несколько мелких, со спичечную головку, самородков, и начальник партии воспрял – было уже чем втереть очки и показать товар лицом.
Потом Рассохин сотни раз вспоминал свое тогдашнее состояние, восстанавливал в памяти самые незначительные детали своих ощущений, внезапных мыслей и желаний, но не мог отыскать даже намека на предчувствие беды. А ведь раньше оно было, это предчувствие, что беды, что радости – однозначно, и много раз выручало, позволяя упредить несчастье или, наоборот, двигаться к удаче.