Карагач. Книга 1. Очаровательная блудница
Шрифт:
– Мне почему-то страшно. – Она прижалась к плечу. – И почерк не похож?
– Нет.
– А ты знаешь, кто маму убил?
– Знаю.
Лиза посмотрела ему в лицо.
– Кто?
– Я.
Она даже не вздрогнула, не отстранилась, только потупилась.
– Так я и подумала…
– Был больной, в бреду…
– Зачем ты оправдываешься? Сказал бы раньше, и все…
– Просто сказать – и все?!
– Я догадывалась. Ты все время прятал глаза, когда вспоминал маму. Еще когда я приезжала к тебе в Москву. Сначала подумала, у вас с ней что-то было.
Ему стало холодно.
– Тогда хотел признаться, но сам еще не верил. Тридцать лет сомневался… Христофор позавчера подтвердил. Потом это письмо…
Лиза помолчала, прислушиваясь, затем отпустила его руку и отстранилась.
– Когда я думала о маме… О ее жизни, о смерти… Почему-то казалось, ее убили из ружья.
– Из винтовки.
– Ну, из винтовки… Я была маленькая, когда папа чуть в нее не выстрелил. У нас на даче, где жили ласточки. Он наставил ружье и держал на взводе…
– За что?
– К маме пришел дядя Валера, младший брат папы… – Она проглотила ком. – И они… послали меня смотреть, как ласточки вьют гнездо. А сами… в общем, понимаешь, что делали. Я в окошко подглядывала. И тут неожиданно приехал папа, откуда-то с международных соревнований. Хотел сделать сюрприз… Я так кричала… Дядя Валера на колени встал, а мама нисколько не испугалась. И папа выстрелил в пол. Хотел сначала обоих и себя. Я после этого стала заикаться.
– Она ничего не боялась…
– Папа звал ее – оторва… А меня возили к гипнотизерам.
– Меня тоже. И еще жена лечила, лучше всякого психотерапевта.
– Но мама же красивая была? Очаровательная?
– Очаровательная блудница… И походила на Афродиту.
– По таким мужики с ума сходят.
– И я сошел…
– Но ты же ее не любил?
– Всю жизнь думал… Это не любовь, это жажда обладать ею, страсть…
– Эгоистическое мужское чувство.
– У женщин это тоже бывает.
Рассохин померил шагами сыпучий яр, долго глядел на немое парение береговых ласточек над водой и наконец-то услышал звук взревевшего мотора возле женской зоны.
– Сейчас поговорю с Галицыным, и возвращаемся в Усть-Карагач, – заявил он. – Провожу тебя в аэропорт.
Лиза смерила его взглядом, сказала с вызовом:
– Я никуда не улетаю.
– Но тебе уже нечего больше искать на Карагаче.
– Позволь мне решать, где быть и что искать.
Стас услышал жесткую решительность в ее голосе и промолчал, думая про себя, что все равно никуда ее не отпустит. Разве домой, в Питер…
– А что теперь станешь делать ты? – чуть смягчилась она.
– Останусь здесь.
– И станешь искать книги?
– Нет.
Ее что-то встревожило.
– Насовсем, что ли? Стас?
– Прости… Если можешь.
– Ты что придумал? Посмотри на меня!
– Как говорят, тут и разошлись их дороги. – Он отвернулся. – Ты же понимаешь…
– Понимаю…
– Мне нельзя возвращаться. Да и не хочу никуда больше.
Лиза подбросила в костер хвороста – просто чтобы занять руки.
– Ладно… Если ты убил, почему не сидел в тюрьме?
– Доказать не смогли. Нет трупа –
нет преступления…– Ты скрывал? Доказательства?
– Я пришел с повинной, долго искали… И ничего.
– Как же ты станешь жить? Где?
– На Карагаче. Мне тут самое место. А ты уезжай.
На другом берегу наконец-то затарахтел мотор. Лиза послушала, спросила:
– Ее где похоронили?
– Не знаю… Христофор сказал – утопили в болоте. По их обычаю…
– Это что за дикий обычай?
– Они так хоронят блудниц и воров.
Хворост сгорал почти мгновенно, а Лиза все бросала и бросала. И вдруг выпрямилась решительно:
– Мне надо встретиться с этим Христофором! Сама спрошу!
– Это можно, – обронил он. – Вот эту ленточку на куст привязать, сам пожалует…
Лиза взяла ленточку, поиграла ею и, выбрав березку на берегу, привязала.
В это время из истока старицы показалась лодка. Стас вскинул бинокль: Галицын стоял в позе Наполеона, завернувшись в офицерскую плащ-накидку – ветер трепал полы…
18
На сей раз моторка пилила на малых оборотах, чуть наискосок, борясь с течением, вероятно, чтобы дать возможность полковнику осмотреться. Едва лодка ткнулась носом в берег, как из протоки вырвались еще две дюральки – по трое человек в каждой. Одна пошла вниз, другая вверх: похоже, в лагере амазанок сыграли тревогу и теперь или отрезали Рассохину пути к отступлению, или проверяли, не привел ли с собой ОМОН…
Галицын за прошедшее время заметно похудел, однако же спортивной формы не набрал и запыхался, пока выбирался на берег.
Рассохин долго готовился к этой встрече, прикидывал варианты разговора, подбирал слова, аргументы, но все получилось как-то спонтанно, поскольку перед ним оказался совсем иной человек, и в первый момент было трудно определить, что изменилось. Полковник так же выпирал вперед волевой подбородок, глядел чуть свысока, надувал пухлые губы и даже говорил, как прежде, полушепотом.
И вдруг увидел – глаза были отстраненно-счастливыми, как у сумасшедшей отроковицы.
Ладно – прибившаяся к острову учительница младших классов, несчастная и отверженная женщина, от тоски и одиночества готовая поверить в спасительную сень Кедра, искать гармонии с природой, жить в умозрительном мире; но тут – искушенный, циничный полковник, хладнокровный комбинатор, пробыв в общине всего-то около месяца, превратился в блаженного…
Играть так невозможно, даже имея богатый оперативный опыт. Неужто и впрямь другое сознание?
И по тому, как моторка отчалила, высадив Галицына, можно было понять, что в контроле не нуждается: Матерая уверена – на уговоры не поддастся и никуда не уедет. Можно было сразу взять с него расписку и отправляться к Репнинской Соре, где рыбачила опергруппа…
По крайней мере, хоть здесь была бы совесть чиста…
Показалось, Рассохину полковник обрадовался, отпыхиваясь, как-то ритуально пожал запястье.
– Как хорошо, что приехал! – произнес восторженно. – Мы ждали. Но почему один?