Карамзин

Стихи князя Долгорукова, обращенные к княгине Гагариной, — классический образец старинной альбомной поэзии:

Парашу вечно не забуду, Мила мне будет навсегда, К ней всякий вечер ездить буду, А к Селимене никогда.

Долгоруков был необычайно влюбчив и обязательно влюблялся в каждую хорошенькую партнершу по благородному спектаклю, но тут увлечение княгиней Парашей, кажется, миновало его. Возможно, причиной этого послужил существующий и имеющий больше чем он шансов на успех соперник — Карамзин.

Если князю Долгорукову с его точки зрения княгиня Прасковья Юрьевна представлялась лишь взбалмошной женщиной, то другие видели в ней совсем другого человека. Граф С. Д. Шереметев, рассказывая о ней по семейным преданиям, дает княгине такую характеристику: «При жизни своего первого мужа по положению и богатству она принадлежала к высшему кругу петербургского общества. Она была образованна, очень умна… При дворе ее уважали за благочестие и скромность».

Любовь Карамзина к княгине Гагариной была глубоким и серьезным чувством, более того, он сделал ей предложение и уже строил в воображении картины их будущего семейного счастья. Гагарина тоже поддалась на какое-то время этим мечтам, но затем — натура пересилила — и она закрутила новый роман.

Неизвестно, как и что узнал Карамзин об ее измене, но, видимо, объяснения княгини только подтвердили его подозрения. Чтобы выговориться, он пишет стихотворение, многословное, сбивчивое, как его душевное состояние, с названием «К неверной».

Армиды Тассовы, лаисы наших дней Улыбкою любви меня к себе манили И сердце юноши быть ветреным учили; Но я влюблялся, не любя. Когда ж узнал тебя, Когда, дрожащими руками Обняв друг друга, всё забыв, Двумя горящими сердцами Союз священный заключив, Мы небо на земле вкусили И вечность в миг один вместили,— Тогда, тогда любовь я в первый раз узнал… Жестокая!.. увы! могло ли подозренье Мне душу омрачить? Ужасною виной Почел бы я тогда малейшее сомненье; Оплакал бы его. Тебе неверной быть! Скорее нас Творец забудет, Скорее изверг здесь покоен духом будет, Чем милая души мне может изменить! Так думал я… и что ж? на розе уст небесных, На тайной красоте твоих грудей прелестных Еще горел, пылал мой страстный поцелуй, Когда сказала ты другому: торжествуй — Люблю тебя!..— Еще ты рук не опускала, Которыми меня, лаская, обнимала, Другой, другой уж был в объятиях твоих… Иль в сердце… всё одно! Без тучи гром ужасный Ударил надо мной.

Однако Прасковья Юрьевна не собиралась порывать с Карамзиным и, оправдываясь, убеждает его в своей верности, видимо, говорит о возможности их брака.

Карамзин пишет новое стихотворение — «К верной».

Ты мне верна!.. тебя я снова обнимаю И сердце милое твое Опять, опять мое! К твоим ногам в восторге упадаю, Целую их!..

Он подхватывает разговор о браке:

Хотя при людях нам нельзя еще словами Люблю друг другу говорить; Но страстными сердцами Мы будем всякий миг люблю, люблю твердить… Когда-нибудь, о милый друг, Судьбы жестокие смягчатся: Два сердца, две руки навек соединятся; Любовник… будет твой супруг.

Впрочем, отношения Карамзина и княгини Гагариной прекрасно всем были известны. Долгоруков говорит о «тесной связи ее с Карамзиным», а Вигель пишет о ее реакции на светскую молву; «Прасковья Юрьевна, которая всему смеялась, особенно вранью, никак не хотела рассердиться за то, что про нее распускали».

Далее Карамзин рисует в стихотворении картину их будущей семейной жизни, какой он видит ее в своих мечтах:

Далеко от людей, в лесу, в уединенье, Построю домикдля тебя, Для нас двоих, над тихою рекою Забвения всего, но только не любви; Скажу тебе: «В сем домике живи С любовью, счастьем и со мною,— Для прочего умрем».

Конечно, только безумно влюбленный и ослепленный своей любовью поэт мог подумать, что такая перспектива придется по душе княгине Гагариной. Внешне как будто бы отношения были восстановлены, но только внешне: наступило медленное, длительное и мучительное отдаление.

В марте 1797 года Карамзин пишет посвященному в историю своей любви к Гагариной Ивану Ивановичу Дмитриеву:

«Дружеское письмо твое, мой любезнейший Иван Иванович, влило несколько капель бальзама в мое сердце. Но мне больно, что я огорчил тебя, человека, который истинно меня любит, который сам имеет нужду в утешении. Слабость, слабость! не стыжусь ее, но досадую. Будь покоен, милый друг! надобно верить Провидению; будет с каждым из нас чему быть назначено, и что мы заслуживаем; я не хочу другого, и соглашаюсь терпеть, если не заслуживаю ни счастья, ни спокойствия. Слабое сердце мое умеет быть и твердым, вопреки всему. Теперь главное мое желание состоит в том, чтобы не желать ничего, ничего: ни самой любви, ни самой дружбы. — Да, я любил, если ты знать хочешь; очень любил, и меня уверяли в любви. Все это прошло; оставим. Никого не виню. Ты говоришь о свете, о моей к нему привязанности: я смеюсь внутренно. Если бы ты заглянул ко мне в душу! Правда, бывали минуты, бывали часы, в которые друг твой смешивался с толпою; но с моим ли сердцем можно любить свет? Я искал только средств жить счастливо в уединении; теперь ничего не ищу. Называй же меня суетным! Жизнь кажется мне скучною, безплодною равниною; там, впереди, что-то возвышается… надгробный камень и вот эпитафия:

Бог дал мне свет ума: я истины искал, И видел ложь везде — светильник погашаю. Бог дал мне сердце: я страдал — И Богу сердце возвращаю.

Пока будем жить; сердце еще бьется, кровь течет в жилах. Будь здоров как я, но гораздо счастливее…»

Стихотворения «К неверной» и «К верной» из жанра личных объяснений переходят в область литературных произведений. Карамзин печатает их, но чтобы замаскировать их автобиографичность, снабжает пометой «перевод с французского».

Летом 1797 года Карамзин опять влюблен. Ее имя неизвестно, о ней — несколько строк в письме Дмитриеву: «Чрезмерно беспокоюсь, мой милый друг, о другом человеке; она поехала из Москвы больная, уверив меня самым нежным, самым трогательным образом в любви своей. Не знать, что с нею делается! Жива ли, здорова ли она! Писать, — но, может быть, ей не отдадут письма моего. Однако ж решусь. Часто вижу печальные сны и делаюсь неверным. Клянусь Богом, что готов отказаться от любви ее с тем условием, чтобы она была жива, здорова и счастлива».

Через несколько месяцев опять о ней: «Милая и несчастная ветреница скатилась с моего сердечного горизонта без грозы и бури. Осталось одно нежное воспоминание, как тихая заря вечерняя. Но я все еще не попадаю в долину Иосафатову; все еще на море, как Синдбад-мореходец! Боюсь кораблекрушения, но распускаю парусы! Досадное сердце не слушается рассудка; твержу наизусть Эпиктета»:

Mais, h'elas! On a beau faire Le coeur y revient toujours, Il revitnt 'a son penchant naturel: Il dtmande 'a aimer [12] .

12

Но увы! Как ни старайся, Сердце постоянно возвращается к своему, Потому что такова его природа: Ему необходимо любить (фр.).

В дальнейшей жизни княгини Прасковьи Юрьевны мы находим объяснение того, почему она не захотела выйти замуж за Карамзина, и имеем пример благодетельного решения судьбы Карамзина, не давшей свершиться этому браку.

Княгиня Прасковья Юрьевна, наконец, решилась выйти замуж и вышла. Случилось это в 1810 году. О ее замужестве, причинах принятого решения и избранном ею кандидате в мужья рассказывает Ф. Ф. Вигель.

«Но время шло, дети росли, и когда она совсем почти начинала терять свои прелести, явился обожатель, — пишет Вигель. — То был Петр Александрович Кологривов, отставной полковник, служивший при Павле в кавалергардском полку. Утверждают, что он был в нее без памяти влюблен. Любовь, куда тебя занесло? хотелось бы сказать. А между тем оно было так: надобно было иметь необыкновенную привлекательность, чтобы в утробе этого человека расшевелить нечто нежное, пламенное. Дотоле и после ничего подобного нельзя было в нем найти. В душе его, в уме, равно как и в теле, все было аляповато и неотесано. Я не знавал человека более его лишенного чувства, называемого такт: он без намерения делал грубости, шутил обидно и говорил невпопад. Любовь таких людей бывает обыкновенно настойчива, докучлива, неотвязчива. Во Франции, говорят, какая-то дама, чтобы отвязаться от преследований влюбленного, вышла за него; в России это не водится, и Прасковья Юрьевна не без причины согласилась отдать ему свою руку. Как все знатные у нас, не одни женщины, но и мужчины, не думала она о хозяйственных делах своих, которые пришли в совершенное расстройство. Она до безумия любила детей своих; мальчики вступали в тот возраст, в который по тогдашнему обычаю надобно было готовить их на службу, девочки с каждым годом милее расцветали. Как для них не пожертвовать собою? Как не дать им защитника, опекуна и опору?.. Кологривов имел весьма богатое состояние, да сверх того, несмотря на военное звание свое, был великий хлопотун и делец».

В устройстве судьбы детей Прасковья Юрьевна добилась полного, по тогдашним понятиям, успеха. Оба ее сына сделали хорошую военную карьеру, всех дочерей она удачно выдала замуж: Веру — за князя П. А. Вяземского, Надежду — за князя Б. А. Святополк-Четвертинского, Любовь — за генерала Б. В. Полуектова, Софью — за московского уездного предводителя дворянства, полковника В. Н. Ладомирского — незаконного, но любимого сына екатерининского фаворита И. Н. Римского-Корсакова и графини Е. П. Строгановой.

Но в замужестве Прасковьи Юрьевны Вигель видит не только голый практический расчет, а вполне возможное ответное чувство: «Вообще же женщины любят любовь, и не так, как мы, видя ее в существах даже им противных, не могут отказать им в участии и сострадании; а там, поглядишь, они уже и разделяют ее».

Карамзин, уже не считая себя влюбленным, пишет Дмитриеву: «Приманки соблазнительны. Как птичка, лечу в сети; как рыбка, берусь за уду. Однако ж я еще довольно спокоен. На правой и на левой стороне вижу берег. Знаю, что такое женщина, что такое фантом любви и в самой неосторожности надеюсь быть осторожен». Он изучает итальянский язык и твердит наизусть стихи Пьетро Метастазио «Свобода», описывающие чувства освободившегося от страсти к ветреной любовнице. Правда, при этом оговаривается: «Когда сердце мое по старой привычке вздохнет, заговорит, я велю ему молчать».