Карасёнки-Поросёнки
Шрифт:
Когда Гусев уходил, оставляя на асфальте растопыренные гусиные следы, лужу занимали мирные люди. В жаркие дни они ходили по ней босиком, специально не сгибая коленок, чтобы волна получалась выше. Или запускали наперегонки кораблики. Их делали из спичечных коробков, старых мыльниц, ореховых скорлупок, а Капа как-то даже смастерила парусник из пластмассовой туфельки куклы Насти. Обычно первым к финишу приходил кораблик Жорика, потому что вместо паруса у него был моторчик на батарейке. Но не всегда Жорику везло. Иногда батарейка у него кончалась и приходилось толкать кораблик палкой, потому что по правилам руками было нельзя.
Но самым интересным было переехать лужу на велосипеде. Только без педалей. Для этого надо было разогнаться на сухом, а потом, растопырив ноги, въехать в лужу и дотянуть до другого берега. Думаете, легко? А вот и нет! Лужа-то была длинней удава из мультфильма «Тридцать восемь попугаев». У Жорика получалось часто, а у Капы – ни разу. Наверное, потому что она не умела кричать, как реактивный самолёт. Даже когда её разгоняло полдвора, всё равно велосипед останавливался на самом глубоком месте. Немного постояв, он начинал заваливаться набок. И как Капа ни цеплялась за руль, он всё равно заваливался и заваливался, пока не сваливал её в воду. Народ от смеха просто падал на землю и дрыгал ногами, а Капа выжимала красный бант и говорила:
– Ничего не больно, курица довольна!
Осенью в луже плавали жёлтые листья, и она становилась печальной. Когда заряжали дожди, её лицо покрывалось оспинками, а в мокрых глазах совсем не отражалось небо.
С приходом зимы лужа хорошела. Она лежала, отороченная по краям белым бархатом, и дышала паром, словно густой чай, налитый в белое блюдце. Снежинки растворялись в ней, как сахарная крупа, но всё равно падали и падали, будто хотели укутать её пушистым одеялом. Сантехник Ерёмушкин обзывал снежинки научным словом «метрологические осадки», хотя всем известно, что в метро снега не бывает.
– Вот, дождались метрологических осадков! – гремел сантехник Ерёмушкин, буравя колючим глазом балкон пенсионера Кошкиса. – А я предупреждал – канаву надо рыть! А они – «не потечёт, не потечёт»… Академики грецкие! У меня всё потечёт, было бы откуда! Только теперь копать поздно: по вечной мерзлоте много не накопаешь…
На этом месте Ерёмушкин пинал сапогом сугроб и отправлялся на поиски какого-нибудь поломанного крана. Лужа провожала колючего сантехника понимающим взглядом.
В январе, когда ударяли настоящие морозы, воду прихватывал ледок. С каждым днём он становился прочнее, но до дна никогда не доставал. Отчаянный народ с разгону пробегал по остывающей луже, холодея от громкого треска, который летел вдогонку. Но это было неправильно, потому что лёд покрывался чёрными водяными дырками и приходилось ждать, пока они затянутся.
Правильно было ходить по луже в лыжах. Капе и Жорику это страшно нравилось. Если идти осторожно, то лёд не проваливался, а гнулся, как картон, и хрипло дышал. Там, где он просвечивался, было видно, как в чёрной воде, словно белые медузы, плавают застрявшие куски воздуха и бьются о лёд с обратной стороны.
В марте снег по краям лужи чернел и скукоживался, как свалявшийся войлок. Из-за туч выползало солнце, и капали с крыш сосульки. После зимней спячки лужа казалась обессилевшей и тусклой.
Но тут прорывало трубу, и, напившись
свежей воды, лужа веселела и снова начинала отражать небо. Первые весенние бабушки, которых сантехник Ерёмушкин называл нетрудовыми резервами, слетались на скамейку и испуганно хлопали крыльями.– Перепад температуры! Вот труба и лопается, – научно успокаивал старушек неугомонный сантехник. – Значит, будем действовать по плану «барбоса». В смысле «молниеносно и беспощадно».
– Не «барбоса», а «Барбаросса», – робко поправляла Ерёмушкина бывшая учительница истории Клавдия Ивановна. – Но, если вы помните, этот план у Гитлера провалился…
– Нам Гитлер не указ! Нам главное – быстренько дождаться лета!
– А что летом? – спрашивала дворничиха тётя Маша.
– А летом берём лопаты и роем канаву соседям. А то я в эту лужу уже вступил по случаю праздника коммунального работника и слабой освещенности подведомственной территории. Чуть воспалением лёгких не заразился. У меня до сих пор в ухе трещит.
– Расскажешь! Знаем, от чего у тебя трещит, – перебивала Ерёмушкина зловредная бабушка Бабарыкина и ехидно добавляла: – Знаем, знаем!
– Знаем, знаем! – радостно подчирикивала скамейка.
– Да чего вы знаете? Может, у меня не ухо, а душа трещит? Целый день воду перекрываешь-перекрываешь, а тут эта лужа поперёк дороги… Прямо сантехнический парадокс какой-то. Эх, да что с вами разговаривать! Одно слово – пенсионный фонд…
Ерёмушкин разворачивался и, сердито шаркая колючими ногами, уходил в соседний двор, где было сухо даже после дождя.
Лужа смотрела ему вслед и расплывалась в улыбке. Только улыбалась она не Ерёмушкину, а маленькому народу, который стоял на берегу и во все глаза глядел на первую весеннюю рябь.
Взрослые проходили мимо, ничего не замечая. Но если бы они хоть на минуту остановились, то обязательно бы увидели, как в луже отражается солнце, обещая длинное лето.
ЗУБ ГЛУПОСТИ
Ночью у Жорика заныл зуб. Он ныл тихо, но мама с бабушкой Лизой всё равно услышали.
– Ты не заболел? – раздался голос у кровати.
– Заболел… Только не я, а зуб, – цепляясь за недосмотренный сон, пробормотал Жорик.
Сквозь щёлку в ресницах он увидел над собой четыре перепуганных глаза. Два из них были мамины, а остальные – бабушкины. Жорик открыл рот, чтобы поздороваться, но не успел, потому что ему сразу начали светить внутрь настольной лампой.
– Десна припухла, – озабоченно сказала мама.
Бабушка охнула и выскочила из комнаты. Через минуту она вернулась с махровым полотенцем и ловко обмотала зуб вместе с ушами.
– Тёплый компресс, – объяснила она. – Утром всё как рукой снимет.
– А теперь – спать! – сказала мама.
«Ага, заснёшь тут! – сердито подумал Жорик. – Лучше б вместо полотенца дали варенья с чаем или с этой, с как её… с ХАВЛОЙ…»
Он так и не вспомнил, как правильно называется халва, потому что уже крепко спал, зарывшись тёплым полотенцем в мягкую подушку.
Утром зуб прошёл, но левую щёку сильно раздуло. В зеркале Жорик стал похож на хомяка. Хомяк жил в соседнем подъезде на четвёртом этаже в железной клетке, которую подарили Капиной подружке Нюре на Восьмое марта. У хомяка были толстые щёчки, потому что он тащил в рот что попало и назывался «грызун».