Караван в горах. Рассказы афганских писателей

В проходе между садами, шагов за триста от дома кузнеца, староста и его сообщники остановились перед решетчатой калиткой какого-то сада.

— Это сад Мобаррак-Шаха? — спросил у Ханифа староста.

— Он самый.

— Покричи! Посмотрим, есть там кто… — велел староста.

— Шаме! — крикнул Ханиф.

— Кто там? — отозвался из темноты чей-то голос.

— Это полоумный Абдаль, — шепнул Ханиф.

Староста откликнулся:

— Я это, сынок, староста. Иди сюда, дурачок!

Абдаль подошел и, поглаживая рукой бритую голову, сказал фальцетом:

— Доброго вам здоровья! Зачем пожаловали?

— Мы к Надэру, — ответил староста.

— Ладно, — сказал Абдаль, немного подумав. — Побудьте здесь! — И ушел.

Через минуту-другую он вернулся и молча отпер пружинный замок. Они вошли и, пройдя в конец сада вслед за Абдалем, очутились в каком-то сарае, где, сидя на топчане, лакомился миндалем нечесаный мужчина лет тридцати. Староста, который всю дорогу гадал, что же представляет собой новый деревенский «командир», и которому так не терпелось взглянуть на этого «святого борца за веру» и познакомиться с ним, теперь, увидев перед собой Рахима, завзятого нардиста и пройдоху, так изумился, будто увидел живого дьявола. Удивленно вскинув брови, он обрадованно воскликнул:

— Вот те на, Рахим! Какими судьбами?

Тот, оглядев их с головы до ног, сухо сказал:

— Меня зовут Надэр. И в детстве так звали… Так чем могу служить, господин Кемаль-эд-Дин-хан?

Недоумевающий староста подал ему бумагу, которую достал из кармана. Повертев ее в руках и внимательно изучив все печати и штампы при свете «летучей мыши», Надэр спросил:

— Больше с вами никого нет?

— Нет, — ответил староста.

— Мне говорили про шестерых. Где еще двое?

Тон Надэра был холодным и пренебрежительным. Старосте это не понравилось. Он не привык, чтобы с ним разговаривали подобным образом. Но деваться было некуда, и, пожевав губами, он вежливо возразил:

— Побеждают не числом, а уменьем. Эти четверо, осененные благословением почтенного шейха, стоят сорока бойцов. А остальным я решил дать отдохнуть, — ведь впереди еще много ночей…

Поднявшись с топчана, Надэр рассмеялся и тягучим голосом, отчего старосту опять покоробило, сказал:

— Что ж… Имя твое — Кемаль-эд-Дин, — «совершенство веры!» Не посрами его, староста! Сказал ты мало, но сказал мудро. Ступайте за мной!

Они вышли.

Дойдя до навозной кучи на краю сада, Надэр обратился к старосте:

— А теперь вели своим людям, чтобы помогли копать!

И все они, похожие на гадких мышей, схватив кто камень, кто палку или лопату, принялись рыться в земле. Староста, который копал левой рукой и потому изрядно вспотел, подумал: «Неужто и вправду не станет в деревне батраков, а крестьяне на твое «здравствуй» и кланятся перестанут? Не приведи бог… Им ведь тогда закон не писан, поди с ними совладай! Ломай теперь голову на старости лет из-за каких-то крестьян! — подумал он снова, захлебываясь кипевшей в нем яростью. — Да пропади она пропадом, такая жизнь!.. А ты, Хайр Мамадово отродье! Что, глубоко запустил свое жало? На доброе здоровье, сынок! Успеешь ли вынуть…»

Через некоторое время из земли был извлечен длинный ящик. По приказу Надэра с него сняли крышку. При виде ружейных стволов, блеснувших в неверном свете луны, у старосты жадно загорелись глаза.

Каждый выходил вперед, брал винтовку, записывал но~ мер и, повесив ее на плечо, вставал поодаль. Когда подошла очередь старосты, Надэр по-прежнему сухо остановил его:

— Подожди, староста, не торопись! Это оружие не для тебя!

Староста почувствовал, как кровь мощной горячей волной бросилась в голову. Даже в темноте было видно, что он побагровел.

— Почему? — только и выдавил он, с трудом шевеля одеревеневшим, прилипающим к гортани языком.

Надэр улыбнулся:

— Для тебя есть кое-что получше, командир! — вытащив из вороха листвы и веток автомат, он почтительно протянул его старосте. — Специально для тебя. Настоящее чудо! Его патроны начинены слезами и горем! Стоит смешать эту горькую начинку с человеческой кровью, как человек тут же прирастает к земле и застывает как бронзовый истукан, нем и недвижим!

Получив автомат из рук Надэра, староста пЬнемногу пришел в себя и успокоился. Кашлянув, он гордо Покосился на своих спутников. Надэр объявил:

— Староста — командир группы! Приказы старосты — мои приказы! Мой приказ — приказ командира! По окончании операции каждый оставляет свое оружие при себе и сам же потом за него отвечает! Всем ясно? А теперь — идите, и да поможет вам бог!

Они уже подошли к садовой калитке, когда староста, набравшись смелости, отвел Надэра в сторону и зашептал ему в ухо:

— Ну и напугал ты меня, Рахим! Что за притча такая? Ты что, в самом деле меня не узнаешь?

Оглядевшись по сторонам, Надэр тихо ответил:

— Мужчина должен уметь хранить тайны. Я не Рахим. Надэр меня зовут. На-дэр!

И, глядя в глаза старосте, улыбнулся. У старосты отлегло от сердца. Он негромко рассмеялся:

— Как твои нарды? Больше не играешь? Из Кабула давно приехал? Что там хорошего слышно?

— Те времена бык съел, — ответил Надэр. — Прошло и быльем поросло. Так что хватит об этом! Лучше не забудь барана для меня закоптить, пожирнее… Понятно?

Староста весело кивнул:

— Барана и кувшин виноградной патоки… Утром пришлю с Ханифом. Что-нибудь еще?

— Больше ничего. Главное — язык свой не распускай!.. — Тон Надэра снова стал сухим и холодным.

Когда калитка за ними закрылась, Надэр с усмешкой подумал: «Вот так-то, господин староста! Кемаль-эд-Дин-хан! Будешь меня слушать, тогда и дело пойдет!»

Впервые в жизни вместе с винтовкой, которую он сейчас нес, на плечи Ханифа легла и вся тяжесть ответственности за нее. Винтовка вызывала в нем грустные воспоминания: грохот, смерть… Прежде, несколько лет назад, когда он еще ходил со старостой на охоту и доставал из озера или речки подстреленных уток, ему отнюдь не доставляло удовольствия проводить острием ножа по утиному горлу. Полные ужаса птичьи глаза пугали его. Сквозь их стеклянную оболочку ему не раз виделся обращенный к нему взгляд отца: в последний момент там, в колодце, уже по горло засыпанный мокрой землей, отец посмотрел на Ханифа таким же умоляющим взглядом, прежде чем его, будто каплю воды, впитала в себя земля. В тот день, когда староста привел в дом собаку, ставшую затем его неразлучным спутником в охотничьих вылазках, словно камень свалился с души Ханифа, и ночью он стал спать спокойно.

Винтовка тяжело давила на плечи, и ноги по самую щиколотку увязали во вспаханной земле. Он вдруг подумал о земле, по которой шел. Он знал, что земля, подобно женщине, призывно распахивающей свои объятия, нуждается в сильных руках и животворном семени. Знал он и то, что без таких рук грудь земли сохнет и увядает без пользы, как бесплодный солончак под горячим солнцем. И не для того ли, чтобы напоить жаждущую землю своими жизненными соками и затем с живыми плодами земли в руках выступить на великую битву с голодом, несколько смельчаков в их деревне решили покончить с рабством?! Против этих крестьянских рук и шел теперь сражаться Ханиф, которого всю дорогу не покидали уныние и тревога.