Караван в горах. Рассказы афганских писателей

Перед ним снова встал образ Мазари — еще привлекательной женщины. С большими глазами, длинными мягкими волосами и маленькой родинкой на подбородке.

Огни лагеря, казавшиеся издали тусклыми и редкими, по мере того, как Джура приближался, становились все ярче.

Похолодало. Джура поплотнее укутался в накидку, до самых глаз.

Вскоре его окликнули:

— Эй, брат! Куда ты в такую темень! Остановись!

Джура струсил было, но поняв, что стрелять в него не собираются, сказал едва слышно:

— Я устал, братья, сил нет… Домой иду, к жене и детишкам.

Караульный взял его под руку, улыбнулся:

— Сейчас забудешь про усталость. Лагерь близко, за этим холмом. Люди тут хорошие, отдохнешь на славу. Главное — не робей! Иди…

— Ладно, — сказал Джура, но ничего не понял.

Не успел он войти в лагерь, как откуда-то из темноты до него донесся хриплый женский голос.

— Эй, парень! Иди сюда!

Джура остановился. Ему показалось, что рядом с женщиной стоит мужчина.

— Он из моджахедов?[ Моджахед— борец за веру.] — насмешливо спросила женщина.

— Из моджахедов… — ответил мужчина. — Ну-ка, возьмись за него, ублажи, как вождя, знаешь ведь, а?

И они расхохотались.

Джура все понял. Он пошел на голос, сжал локоть женщины.

— С тобой?! — сказал он. — Нет, не пойду! Грех это! И не стыдно?!

— Стыдно?! — рассмеялась женщина, пахнув на Джуру винным перегаром. — Какой же стыд, когда в брюхе пусто? Ничего в этом нет плохого, — сам предводитель так говорит, и все моджахеды — божье дело, понял? И нечего меня учить, — она вдруг всхлипнула. — Пошли, что зря время терять…

Джура не выдержал, схватил женщину за горло, крикнул:

— Заткнись, дура! Как ты смеешь про моджахедов…

Мужчина молча наблюдал за ними. Джура толкнул женщину к свету, чадра слетела, и он с ужасом увидел знакомые черты лица и маленькую родинку на подбородке.

— Мазари, — только и смог прошептать Джура, почувствовав слабость в ногах и головокружение. «Ах предводитель, ах негодяй!»

Перевод с дари Д. Рюрикова

Мать Тавуса

Все шло к концу. С самого утра жители с оружием в руках отбивались от банды Ашрафа, и силы их были на исходе. Патронов в ящиках почти не осталось, а горки стреляных гильз росли. Издали их можно было принять за гроздья «хусайни»[ «Хусайни»— сорт сладкого винограда «дамские пальчики».], а небольшую глинобитную крепость[стеной с небольшой башней из необожженного кирпича.] — за маленький затухающий вулкан: из пяти узких бойниц башни все реже поднимались тонкие короткие струйки порохового дыма.

За бойницами, в пропотевших холщовых рубашках навыпуск, опустившись на колено, стреляли четверо мужчин. В одном ряду с ними, закатав рукава, стояла пожилая женщина. Подавшись назад от резкого короткого удара приклада, она взглянула на автомат и прислонила его к стене.

— Все! Нечем больше стрелять, — тихо сказала она и как-то беспомощно посмотрела на горку стреляных гильз.

Рядом, не обращая внимания на свою растрепавшуюся чалму, короткими меткими очередями стрелял мужчина с рыжеватой от хны бородой.

Вдруг он схватился за шею и припал к стене, только и успев крикнуть:

— Тавус! — Но тут тело его обмякло, и, невольно потянувшись к горке гильз, он с такой силой сжал в кулаке раскаленную горсть железа, что побелели запястья.

— Ашур, тебя ранило? — всплеснула руками женщина и, не дождавшись ответа, бросилась к мужу. Наскоро перевязав рану, она схватила его автомат.

— Убийцы! Бандиты! — исступленно повторяла она после каждого выстрела.

Чуть поодаль стоял сосед. Туго подпоясавшись грязным шарфом, он методично, как опытный охотник, бил по наседавшим бандитам.

— Эй, мамаша, брось оружие! — взглянув на женщину, крикнул он.

— Пусть стреляет! — вступился за мать Тавус. — Люди Ашрафа уже на подходе… Бей их, мать, бей!

— Черт бы вас побрал! — возбужденно дрожа, выругался мужчина и показал на ящики: — Посмотри, а потом говори: «Бей их, бей!» Скоро всех нас живьем загребут! А тогда что? Что скажут люди? Хороши партийцы! Вчетвером и дня не продержались!

«Неужели конец? — пронеслось в голове матери, и она невольно отодвинула автомат. — Нет, не бывать этому!» По телу поползли мурашки. Женщина тяжело опустилась на землю и своими подслеповатыми глазами тупо уставилась на гильзы. На какой-то миг ей показалось, будто это не гильзы, а обрубки пальцев, и будто башня из серой стала бурой. От крови защитников крепости, от крови односельчан, от собственной крови…

«Не допущу, не позволю!» — промелькнуло в голове и, легко вскочив на ноги, мать заспешила к лестнице.

Бесшумно спустившись в темный как глубокий колодец двор, она взглянула на сбившихся в кучку, притихших от страха детей, на мечущихся в панике женщин и стариков, на беспорядочно толпившихся у ворот людей помоложе. Как с силой брошенный в воду камень, она, рассекая толпу, подскочила к воротам, запертым толстым бруском крепкого апельсинового дерева.

— Ты куда?.. — раздались возбужденные голоса. — Назад!.. Совсем спятила!.. Убьют ведь!

Но мать не слышала. В голове молотом стучало: деревня, люди, Тавус.

— Сумасшедшая! Ты куда? — схватил ее за руку какой-то старик.

— За помощью!

— Дорога перекрыта, мы окружены!

— Я выберусь, меня не заметят.

— Кто может нам сейчас помочь? Почта вон где, ты и до завтра не доберешься!

— Пойду… добегу… позову, — исступленно твердила женщина.

— Пока доберешься, всю деревню захватят. А так, может, хоть живой останешься.

— Не нужна мне такая жизнь! Пусти, все равно пойду! — яростно крикнула она и высвободила руку.

— А ведь она правду говорит, правду, — раздались голоса.

Увидев, как стремительно мать выскочила из крепости, Тавус хотел ее остановить, но посмотрел на почти пустые ящики и только подумал: куда же это она?

— Побежала за помощью! — словно угадав мысли сына, прошептал Ашур и грустно посмотрел на Тавуса.

* * *

Стрельба почти прекратилась: нечем было заряжать оружие. Но бой продолжался. Без огня, без пороха, без дыма. Ашраф и его люди пытались проломить ворота, но их яростные удары по крепким бревнам были все равно что удары кулаками по граниту.