Карающий меч удовольствий
Шрифт:
— Бокх не станет пренебрегать такой возможностью, — сказал он. — Скоро его послы будут здесь у нас. А тогда…
Он щелкнул пальцами, зевая, и потянулся на сиденье.
— Тайная миссия в Марокко, я полагаю.
Я улыбнулся и кивнул, в уверенности, что Марий доверяет мне и что, если Авл поедет в Марокко, я наверняка буду послан вместе с ним; в уверенности, что в присутствии Бокха уроки, что я получил от своих театральных друзей, не пройдут даром.
Теперь оставалось только ждать.
Пять дней спустя прибыли долгожданные послы от Бокха, и, как я и предвидел, нас с Авлом послали вести переговоры в Марокко. Сам Марий довольствовался тем, что держался в тени. Его податливая натура, лишенная всякого воображения, уже оправлялась от шока отступления. Он проводил все время, деловито тренируя легионеров, вербуя вспомогательную
Мы отправились по северо-западному пути к Нумидийскому заливу, чтобы избежать любого возможного контакта с Югуртой, и были встречены эскортом мавританской конницы сразу, как только перешли границу. Бокх оказался благообразным старым жуликом. Древний и высохший, с удивительной, крашенной в красный цвет бородой, он считал своей явной и единственной заботой оставаться в дружественных отношениях с тем, кто бы ни правил Нумидией. Вчера это был Югурта; завтра это могли быть мы. Я убедил Авла в собственном превосходстве риторического опыта, пока внимательно выслушивал все его предложения; в результате вести переговоры досталось мне.
Это был милый фарс, которым наслаждался и Бокх, и я. Я подчеркнул величие и милосердие Рима, который протянул ему руку дружбы после такого его проявления враждебности; он с достоинством возразил, что Рим отклонил его предложение дружбы и что он только защищал себя. После многочисленных церемонных поклонов и пиров мы согласились забыть прошлое, и Бокх обещал послать еще одно посольство в Рим через Цирту. Неделю спустя мы отбыли, нагруженные подарками. Я прекрасно понимал, что, как только мы уйдем с дороги, Югурта, определив, куда ветер дует, подкупит приближенных Бокха, чтобы те убедили его передумать; старик в значительной степени склонен занять позицию того, кто предложит ему больше.
Когда мы вернулись, Марий, во всяком случае, казался довольным развитием событий. В то время мне пришло на ум, что это дружелюбие могло быть вызвано тем фактом, что период его службы почти закончился и что ему придется предложить римскому электорату нечто намного более солидное, если он желает быть консулом во второй раз. Как теперь стало очевидно, он нуждался в Югурте: живом, в цепях, чтобы тот шел по улицам Рима позади его триумфальной колесницы.
Движимый необходимостью, Марий наконец понял, что с помощью продажного Бокха он мог бы достичь этого гораздо быстрее, нежели с помощью плохо управляемой грубой силы.
Одного он не сумел понять, что человек, который в действительности захватит Югурту, в сражении или с помощью переговоров, будет тем, кто получит настоящее доверие Рима, будь он триумфатором или нет. Когда разнеслась весть, что сенат готовится ратифицировать договор о дружбе и союзе с Бокхом «в случае, если он их достоин», стало ясно, что под этим подразумевается, что Югурта был ценой того мира, успеха Мария в политике и сохранения достоинства Рима. И как только условия были переданы Бокху, тот тут же написал просьбу, обращаясь именно ко мне, о проведении переговоров, по его словам, как меры осуществления наших общих интересов. Марий, который никогда не считал меня ничем иным, как преданным офицером с некоторыми навыками в дипломатии, сразу же дал свое согласие.
До того дня я не знал, насколько близок был Бокх к тому, чтобы предать меня, а не Югурту. Потом я слышал, что он провел всю ночь перед фатальной встречей в поту нерешительности, шагая взад-вперед по тенистым коридорам своего дворца, созвав совет лишь для того, чтобы только распустить его, не сказав ни слова. Он должен был встретиться с Югуртой на холме рядом с границей: приятное место (в отличие от остальной бесплодной местности) и с неплохим запасом воды — скалы обильно поросли деревьями. Когда занялся рассвет, Бокх велел привести меня в палатку совета и сказал, что на этой встрече будет устроена засада и чтобы я доставил Югурту под охраной, которую привел с собой. Я удивленно всматривался в его морщинистое
лицо, пытаясь угадать правду и прекрасно понимая, что он, возможно, сделал точно такое же предложение и Югурте.После длительных переговоров, давления и закулисных интриг казалось, будто моя жизнь, так же как и мой успех, зависит от того, как упадут кости, от случайного решения старика. Но я не мог позволить себе показывать ни колебаний, ни страха.
Прекрасным осенним утром наша кавалькада спустилась вниз по извилистой кружной дороге к холму. Далеко на равнине позади тонкого коричневого потока Мулухи показалось облако пыли там, где ехал Югурта со своими людьми, чтобы присоединиться к нам.
Я посмотрел на рощу, зеленую и красивую в солнечном свете, и спросил себя, коснувшись пальцами маленькой фигурки Аполлона, кого поджидают сидящие в засаде убийцы. Но старый царь сидел в своих носилках за закрытыми занавесками и не подавал никаких знаков. Странная засада, где все заинтересованные лица знали правду, но не знали собственной в ней роли.
Итак, мы с Югуртой сошлись лицом к лицу снова, и на мгновение на холме воцарилась тишина, пока мы обменивались взглядами, узнав друг друга. Я так и не увидел, как Бокх подал сигнал; лишь понимание, что его предали, отразилось на лице Югурты — пантера, разворачивающаяся в западне, услышав, как лязгнули за ней решетки. Послышался топот бегущих солдат, грохот стали, крики боли, когда резали невооруженных охранников Югурты. Два больших негра взяли его под руки, и через мгновение на его запястьях и лодыжках уже были оковы. В тяжелом воздухе висел тошнотворный запах свежей крови, а Югурта улыбался мне, снова улыбкой соучастника, равного среди рычащей толпы. Он стоял в своих цепях, не возмущался и не двигался, ожидая моей команды. Он пошел на риск и проиграл. Говорить больше было не о чем. Никакого гнева, никаких взаимных обвинений в предательстве — это удел маленьких людишек. Я понял, что Бокх стоит у моего локтя, ожидая похвал и поздравлений. Я медленно отвернулся от одинокой фигуры, лишившись удовольствия от собственной победы, беспокоясь лишь о том, чтобы сделать все, что нужно, быстро и без унижения. Я заплатил высокую цену за это мгновение…
Глава 7
Если я пришел к пониманию, что Фортуна играет большую роль в людских судьбах, то карьера Мария в этом отношении служит тому поразительным примером. Ясно, что только военный кризис мог бы обеспечить его выборы на следующий год, и когда в конце лета разнеслась весть об удручающем бедствии в Галлии, казалось, будто сами боги следили за жизнью Мария. Битва при Аравсионе [55] была не только самым прискорбным поражением, которое Рим потерпел со времени Каннов [56] ; она продемонстрировала самую удручающую некомпетентность. В приватном письме Метробий описывал панику, охватившую город. Границы были нарушены, триста тысяч германских варваров сосредоточивались для спуска в богатые долины Северной Италии. Многие деловые люди спасались бегством из столицы.
55
Аравсион — город в Нарбоннской Галлии.
56
Канны — деревня в Апулии, на правом берегу Ауфида, к северо-востоку от Канузия; здесь в 216 г. до н. э. Ганнибал нанес поражение римлянам.
Вскоре после этого прибыла официальная депеша, сообщающая Марию, что в его отсутствие он избран на должность консула повторно и назначен главнокомандующим в Галлию. Он должен закончить дела в Африке и привести свою армию домой до наступления зимы. В сухом официальном языке депеши имелся намек на триумф. Я с допустимой долей сердечности поздравил Мария: удивительно, как чувствителен был этот грубый крестьянин к малейшему намеку на критику, как наивно он реагировал на самую неприкрытую лесть. Работа закипела с головокружительной скоростью (с каждым кораблем уже стали прибывать агенты предпринимателей, чтобы возобновить свои дела с того места, на котором застала их война), и в конце октября, когда первые зимние бури ожидались уже через пару недель, мы погрузили войско на корабли, следовавшие в Италию.