Карающий меч удовольствий
Шрифт:
Они неуверенно уселись. Флакк смотрел на меня, сжав костлявые руки, его глаз продолжал дергаться. Никто не проронил ни слова.
— Спасибо за теплый прием, — заговорил я наконец. — Шесть лет — ссылка длинная.
Ответил Флакк, давясь словами:
— Каковы твои условия, Сулла? Что ты от нас требуешь?
— Условия? Требования? Мой дорогой Флакк, я — римский магистрат, проконсул. Это я подчиняюсь вашей власти, а не вы моей.
Они быстро переглянулись. Флакк облизал пересохшие губы.
— Понятно, — выдавил он из себя.
— Пожалуйста, поймите меня правильно. Я говорю именно
Выцветшие голубые глаза Флакка пристально посмотрели в глаза мне, подозревая иронию, презрение.
— Твои легионы — вот твои полномочия, — горько сказал он.
Я раздраженно махнул рукой.
— Я — не Цинна и не Марий, и сделайте любезность, запомните это. Вы все. Вы шесть лет сотрудничали с незаконным мятежным правительством. Вы забыли Римский закон и Правосудие. Предлагаю вам вспомнить о них снова.
Флакк нахмурился.
— Хочешь выступить с обращением к сенату?
— Точнее, переговорить с ним.
— Очень хорошо. За городскими стенами, если ты настолько скрупулезен.
Я сказал:
— Храм Белоны подойдет. Вы согласны?
Флакк кивнул.
— Тогда в полдень?
Я вдруг вспомнил о том, как маленьким мальчиком бросал плоскую, нагретую солнцем гальку по поверхности ручья, разделяющего Храм Белоны от Фламиниева цирка. Я припомнил ряды вопящих зрителей, стремительно несущиеся колесницы, пыль, высокие барьеры, чтобы взбешенные кони не заехали в толпу.
— Как ты пожелаешь, — устало согласился Флакк.
Суставы его пальцев были скрючены и утолщены отложением солей, плоть, серая, тонкая, как бумага, покрывала старые кости. Смерть, казалось, съедала его изнутри. «Возможно, у этого главы сената рак», — подумал я, и меня охватил порыв гнева. Я теперь прекрасно знаю этот рак. Он поглотил и сожрал все лучшее в Риме. Иссушенная шелуха, сидящая напротив меня, символизировала все, что от него оставалось — город больных, безнадежных стариков.
— Я сообщу всем сенаторам о нашей договоренности. Нельзя ли мне ознакомить их с твоими основными предложениями заранее? — поинтересовался Флакк.
Я встал и потянулся.
— Конечно. Как должным образом избранный военачальник Республики я предлагаю строго рассчитаться со всеми ее врагами. Это мой долг. Любой человек, будь он простым наемником или претором, который совершил неблаговидный поступок против моего войска, будет наказан с предельной строгостью.
На лице Флакка появилось беспокойство.
— Таких много тысяч, — сказал он. — В Риме и так довольно пролилось крови.
— Разве тысяча мятежников менее виновна, чем десять? Ты предлагаешь, чтобы я потворствовал преступлениям против государства?
— Нам нужен мир, а не месть.
Из-за его спины послышался одобрительный ропот.
— Вы не получите никакого мира до тех пор, пока мы не искореним причину войны.
— Я осведомлю своих коллег о твоих взглядах, — сказал Флакк.
Его стал бить кашель, он закрыл рот своей тонкой, с синими венами рукой. Когда приступ миновал, Флакк спросил:
— Полагаю, ты желаешь официального разрешения войти в город?
— Я спас город от врагов. Это самое меньшее, что вы можете
сделать взамен.Флакк вспыхнул и туже завернулся в свою красивую тогу с алой каймой. Потом, сделав глубокий вздох, произнес:
— Твой будущий пост на государственной службе…
— Может быть обсужден позднее. Я — весь в распоряжении сената.
Флакк расслабился.
— Не могу гарантировать, что мои коллеги будут сотрудничать.
— Думаю, будут, да еще как, Флакк!
На шее старика задвигался кадык.
— Тогда до полудня, Сулла.
— До полудня, друзья мои.
Охрана опустила копья и вся обратилась во внимание, когда делегация вышла из лагеря и направилась назад в город.
Когда они ушли, я выбрался на солнечный свет. Воздух был холодным. Перед моей палаткой на двух столбах были прибиты головы самнитского и луканского полководцев, кровь засохла на их волосах и бородах, ничего не видящие взгляды остекленели.
Я подозвал центуриона и указал на них:
— Эти люди доставили мне много неприятностей, когда были еще живы. Я предлагаю извлечь из них пользу теперь, когда они мертвы.
— Есть! — сказал центурион, его взгляд был почти таким же остекленевшим и ничего не видящим, как и у этих голов.
Я приказал:
— Сними их и тщательно упакуй. Передай их с моим приветом командиру третьей когорты всадников. Скажешь ему, чтобы он доставил их Лукрецию Офелле в Пренесту и установил там, где они будут видны мятежнику Марию.
Центурион молчал.
— Ты понял?
Губы центуриона напряглись.
— Есть! — сказал он снова.
— Это приказ, центурион.
Тот отсалютовал мне и пошел прочь. Я направился к южным воротам и остановился, глядя на длинную дорогу, по которой двигались Красс и его пленники. Тогда я вызвал капитана и велел ему выставить лучников во Фламиниевом цирке, вооруженных, перед полуднем.
«Богами клянусь, — повторял я про себя, — богами клянусь, я увижу торжество справедливости в Риме!»
В храме пахло фимиамом и паленым мясом. Пучок солнечного света, в котором купались пылинки, проникал вниз через колоннаду, чередование света и мрака соответствовало пестрым мраморным квадратам, которые устилали пол. Я сидел на поспешно возведенном помосте под алтарем, мои ликторы стояли по обе стороны позади меня. Если поверну голову, я могу видеть храмовника в своем облачении, тихо стоящего около священного огня. Огонь синевато мерцает из мелкой чаши, отбрасывая слабые тени на знамена давно позабытых кампаний, развешанные по стенам, — тонкие, как паутина, почерневшие от дыма и крови хрупкие напоминания о прошлой славе.
Ниже меня сегодняшние сенаторы сгрудились, словно белые личинки на перевернутом лопатой землекопа коме земли — обиженные, сердитые, бессильные. Снаружи я мог отчетливо слышать топот марширующих ног, резкий лай команд, случайное рыдающее проклятие или удар кнута. Перед моим мысленным взором вставала вся картина: длинный ряд закованных самнитов и луканов, теперь загнанных в арену с высокими барьерами; стоящие на посту отряды лучников, натянутые луки, готовые выстрелить по команде; и мастер своего дела Красс, флегматичный, лишенный воображения мясник, устроивший эту скотобойню.