Кардинал Ришелье. Портрет государственного деятеля

Начало XVII столетия застало Францию в плачевном состоянии: страна разорена, годами не обрабатывавшаяся земля в полном запустении, торговля расстроена, королевская казна в долгах.

Проведение реформ возложено королем на Сюлли — его верного соратника, прошедшего вместе с ним весь трудный путь к власти. Максимильен де Бетюн, барон де Рони, а с 1606 года — герцог де Сюлли, родился в 1559 году. Воспитывался при дворе Жанны д'Альбре, королевы Наваррской, с детских лет дружил с ее сыном Генрихом, на которого имел большое влияние. Именно он, пользуясь огромным авторитетом в гугенотской партии, убедил Генриха IV перейти в католичество и всячески оправдывал этот шаг в глазах своих соратников. «Париж стоит обедни» — эта ставшая знаменитой фраза, произнесенная Генрихом IV 25 июля 1593 г. в аббатстве Сен-Дени, была вложена в его уста все тем же Сюлли.

Суровый и сварливый, высокомерный и тщеславный, он был в то же время неутомимым и решительным администратором. Он вникал во все: в финансы и торговлю, в сельское хозяйство и дорожное строительство, не говоря уж о внешней политике и военном деле. Вот как характеризовал Сюлли и его деятельность Тимофей Николаевич Грановский: «Вышедшие при нем (Сюлли. — П. Ч.) постановления не обличают в нем высших государственных идей: но он был человек строгий, чрезвычайно бережливый, любивший порядок, введший самую строгую отчетливость в дела государственного управления… Он приложил к государственному хозяйству простые начала управления частными доходами; но этою уже одною отчетливостью он оказал большие услуги государству: расходы перестали превышать доходы, расточительность короля была сдерживаема в пределах умным и строгим министром. Пути сообщения были улучшены, на земледелие обращено большое внимание. К концу царствования Генриха финансы Франции находились в лучшем состоянии, чем где либо».

Встав во главе министерства, Сюлли обнаружил, что долг казны превышает 348 миллионов ливров, из которых 32 миллиона ушли вождям Лиги в оплату их покорности. Сюлли удалось договориться с кредиторами относительно изменения условий выплаты долгов, сроки погашения их были отодвинуты. Для увеличения поступлений в государственную казну Сюлли старался разнообразить их источники и каналы. Он ужесточил контроль над сборщиками налогов, к рукам которых прилипала немалая их толика. Эдикт 1601 года запретил хождение по всей территории королевства иностранной звонкой монеты и ввел суровое наказание за вывоз из страны золота и серебра как в слитках, так и в виде монет. Эдикт 1602 года повысил стоимость французской золотой и серебряной монеты. Эти и другие меры позволили в короткий срок укрепить финансы и покрыть часть государственного долга.

Самое серьезное внимание Сюлли уделял развитию сельского хозяйства, официально покровительствуя ему. Ему принадлежит известная формула, согласно которой «земледелие и животноводство — это две женские груди, которые питают Францию». Он запретил произвольное обложение повинностями крестьян дворянами, освободил сельскохозяйственных производителей от больших недоимок, но в то же время увеличил косвенные налоги. Сюлли поощрял освоение незанятых и запущенных земель. В опубликованной в 1600 году книге «Театр сельского хозяйства», выдержавшей до смерти Генриха IV пять изданий, он пропагандировал прогрессивные методы обработки земли. Сюлли старался заинтересовать дворянство предпринимательством и вывозом сельскохозяйственной продукции. Одновременно ввел обложение специальным налогом всех буржуа, приобретших дворянство после 1578 года.

Действия Сюлли, направленные на ускоренное развитие сельского хозяйства, встречали полное понимание и поддержку Генриха IV. Когда в 1610 году король собрал армию в Шампани для намеченного похода в Рейнскую область, ему стали известны факты грабежей местных крестьян солдатами. Генрих IV вызвал к себе командиров и приказал немедленно положить конец этим бесчинствам. «Что же будет, если мой народ, который кормит меня, который несет государственные тяготы, который оплачивает ваше содержание, будет разорен? Господа, обижать Мой народ — это значит обижать меня!»

Умелое управление Сюлли, продолжавшееся до конца Царствования Генриха IV, значительно поправило дела в стране. Однако при всех несомненных заслугах Сюлли в деле реконструкции страны не следует забывать, что он был лишь способным исполнителем воли Генриха IV. Именно с королем народная молва связывала всеобщее успокоение и невиданное по своей продолжительности — 12 лет — состояние мира. «Наш добрый король Генрих» — под таким именем все та же народная молва сохранила память о короле-реформаторе. Все — и современники, и позднейшие историки, — рисуя политический портрет Генриха IV, отмечают одну и ту же главную черту — склонность к компромиссу и примирению. «Этот гений примирения, которым он был одарен, — отмечал Габриэль Аното, — особенно проявился в найденном им выходе из религиозных затруднений. Это была самая трудная часть его задачи. Всем нужно было дать удовлетворение, делая по возможности меньше уступок и оберегая достоинство и прерогативы королевской власти». «…Государство отдохнуло при нем от своих долгих страданий; раны, нанесенные междоусобными войнами, были отчасти залечены, — констатировал Тимофей Николаевич Грановский и продолжал: — В 1610 году Генрих IV стоял, бесспорно, во главе самого могущественного из государств Европы. 12 лет мира успокоили Францию: в ней было многочисленное воинственное и нетерпеливо ожидавшее новых подвигов дворянство. Отличная артиллерия, хорошо устроенные доходы, значительные запасы, и во главе стоял король, который, бесспорно, принадлежал к числу величайших людей той эпохи… Затаенной его мыслью было унижение Австрийского дома за мир с Испанией… Смерть Генриха была великим бедствием для Франции».

Епископ Люсонский

…Преодолев 100 лье, отделявших епархию Ришелье от Парижа, молодой епископ прибыл в Люсон. В тот же день, 20 декабря 1608 г., он обратился к горожанам с посланием, в котором не забыл и люсонских гугенотов. Епископ пообещал всем жителям быть внимательным к их нуждам и особо подчеркнул: «Я желаю, чтобы мы, независимо от религиозных различий, были едины в нашей любви к королю».

А уже на следующий день, едва успев привести себя в порядок после утомительной дороги, Ришелье служил первую мессу в кафедральном соборе Люсона. Перед началом службы, на которой присутствовало от 300 до 400 прихожан, епископ, восседая в своем кресле, принимал обеты послушания от местного духовенства. Затем он встал и, положив руку на Евангелия, произнес торжественную клятву: «Я, Арман Жан дю Плесси де Ришелье, епископ кафедрального собора Люсона, даю обет верности этой церкви — моей супруге. Я обещаю также не раскрывать кому бы то ни было тайн капитула. Всей моей властью я буду защищать имущество и свободы моей епархии. Да поможет мне Господь и его святые Евангелия! Да будет так!» После этих слов епископ произнес проповедь, в которой призвал свою паству к единству, порядку, терпимости и примирению. Уже в этой речи Ришелье отчетливо звучат политические, а не только религиозные мотивы.

Первая месса молодого епископа вызвала живой отклик в городе. Прихожане, равно как и духовенство, испытывали удовлетворение: наконец-то они обрели своего духовного пастыря, и теперь у них — все как у других.

Ришелье тоже был удовлетворен. Начало положено. Он почувствовал свою власть над этими людьми, которыми ему надлежит править. Ришелье возлагал большие надежды на провинцию. Свою службу здесь он рассматривал как необходимый трамплин для последующего восхождения к вершинам власти. Пребывание в провинции должно было обогатить его знаниями реальной жизни страны. Удушливая атмосфера двора могла и загубить молодое честолюбие, не дав ему успешно развиться и окрепнуть. Свежий воздух провинции, широкие возможности самостоятельной деятельности создавали самые благоприятные условия для его роста и политического созревания. Епископ считался вторым человеком в Пуату после губернатора Сюлли, по большей части находившегося в столице. Он получил право носить титул барона де Люсона и охотно использовал его.

Помимо чисто политических расчетов Ришелье питал также надежду поправить здесь свое материальное положение. Он был столь же молод, сколь и беден. Крайне самолюбивый, он рассчитывал прежде всего на самого себя, что, впрочем, не мешало ему принимать помощь друзей и покровителей.

Первое, с чем столкнулся молодой епископ, это с необходимостью устроиться сообразно своему новому положению. О его жизни в тот период мы узнаем из писем самого Ришелье к некоей мадам де Бурже. Биографам кардинала не удалось собрать сколь-нибудь достоверных сведений о той. кого молодой Ришелье почитал своим верным другом. Известно лишь, что она была женой одного из профессоров медицинского факультета Сорбонны, ставшего впоследствии членом городского магистрата. По некоторым данным, семья де Бурже происходила из Пуату и находилась в дружеских отношениях с семьей матери Ришелье.

Именно мадам де Бурже поверял свои мысли и чувства молодой епископ Люсонский. «Я крайне плохо разместился, — сообщает он ей в конце апреля 1609 года, — так как во всем доме нет ни одной исправной печи, чтобы можно было развести огонь. Из этого вы можете судить, сколь опасна для меня суровая зима. Но выхода нет, приходится терпеть. Я могу вас уверить, — продолжал Ришелье, — что у меня самое скверное епископство во всей Франции, самое грязное и самое неприятное. Думайте сами, каков епископ. Здесь нет никакой возможности совершать прогулки, нет ни парка, ни аллеи, ни чего-нибудь в этом роде, так что мой дом превращается для меня в тюрьму».

Ришелье прилагает много усилий для того, чтобы превратить срою «тюрьму» в достойную его сана резиденцию. Епископский дворец за долгие годы, что он пустовал, пришел в крайнее запустение и требовал капитального ремонта. Энергичными усилиями Ришелье и управителя его дома обедневшего дворянина де Лабросса, проявлявшего чудеса экономии, обитель епископа Люсонского постепенно стала превращаться в официальную резиденцию. Обследуя чердак, Ришелье обнаружил там старые, изъеденные молью ковры и гобелены; он приказал управителю привести их в порядок и хоть как-то украсить внутренние покои.