Карелия

Записал, всё верно, перепроверила, молчит в тряпочку. Я одним спичем все его построения разнесла, вернее Сосед перевёл всё в режим его слова против моих слов, то есть о доказательствах говорить не приходится! Но упрямый такой. С этого дня он приходил после обеда и мурыжил меня своими вопросами до ужина. Мы вроде уже всё обсудили, но он снова и снова задавал одни и те же вопросы и периодически возникали какие-то мелкие нестыковки по сравнению с прошлыми протоколами и он очень радовался и мне на это указывал. Но я переводила разговор в другую плоскость, что если бы я была вражеским агентом, то выучила бы свою легенду буквально и наизусть. Вот тогда бы у меня никаких нестыковок бы не было, а эти нестыковки как раз говорят о том, что я рассказываю правду, а память некоторые мелкие моменты может сохранять не очень точно.

Я лечилась, вернее, меня потихоньку откармливали. Если почти половину своего веса я потеряла за три недели, то восстановиться в такие же сроки не получится, даже если буду есть в три раза больше, в крайнем случае может удастся набрать жир, но никак не вернуть прошлую форму. И как бы мне не были противны тупые однообразные повторяющиеся физические упражнения, но по другому тут ничего не выйдет. И я каждый день в первой половине дня стала уходить в дальнюю часть коридора и заниматься физкультурой, тянулась, приседала, отжималась, делала махи, наклоны, растяжки. Много помогал Сосед, как в плане самих упражнений, так и методик и организации занятий. Попросила тётю Клаву и мне сделали две скамейки, одну ровную, вторую с наклоном, для прокачивания отдельных групп мышц. Ещё старшина принёс мне пару мешков с песком с привязанными к ним ремнями, для использования в качестве утяжелений. А после обеда приходил круглолицый капитан и продолжал меня мурыжить. По его виду я понимала, что он уже сам не горит энтузиазмом, но и бросить это дело не в состоянии. Вообще, если бы Полина Игнатьевна не упёрлась и не встала скалой на пути следователя и меня перевели в камеру, то возможно уже доломали бы, но здесь на своей и дружеской территории сила была за мной. Но видимо у него был приказ, и он честно его отрабатывал и продолжал долбиться с упорством достойным лучшего применения… Временами ловила себя на сильном желании к его приходу достать свой пистолет и выстрелить ему прямо в круглый лоб, так меня порой злила эта надоедливая докука…

Вот здесь я убедилась в наличии женской солидарности, весь женский состав расквартированного здесь же штаба и ещё каких-то служб, встал на мою сторону. Так, что в штабной столовой, где он питался его обслуживали в самую последнюю очередь, да и вообще, всячески делали мелкие гадости и мне через Клавдию докладывали. И как я не просила передать девочкам, что этого делать не нужно, да и не виноват он, работа у него такая, но это не помогало…

Тянулась эта катавасия, кажется до четвёртого декабря. Я как обычно уже готовая к тому, что ещё один вечер сейчас будет убит неизвестно на что, вернулась в свою палату, прилегла на кровать и не заметила, как задремала. Проснулась уже в темноте от тормошения Клавдии, проспала до самого ужина, а капитан не пришёл. Только на завтра девочки из штаба передали, что следователь уехал… А я на радостях пошла к доктору:

— Здравствуйте, Полина Игнатьевна!

— Здравствуй, милочка! Чего-то хотела?

— Да! Я бы хотела узнать, как долго мне ещё у вас лечиться? — Я хотела сказать "здесь лечиться", но сосед вовремя подправил, пояснив, что это несколько пренебрежительно и грубо звучит. За время общения со следователем мы с Соседом слились ещё больше.

— А что тебе не нравится?

— Полина Игнатьевна! Мне у вас очень нравится! Девочки такие хорошие, весь коллектив под вашим управлением. Но надело и война вообще то идёт, а я ведь на службе…

— А если тебя опять засунут по каким-нибудь лесам с рацией бегать? У тебя же сейчас сил нет на это.

— Так вы можете написать ограничение, что в ближайшее время мне противопоказаны интенсивные физические нагрузки…

— Хорошо! Я подумаю…

— Спасибо! Полина Игнатьевна!..

Я, правда, уже считала, что я почти здорова. Я уже два дня с ужина не брала хлеб! Я два раза уже СМОГЛА! Вы не понимаете? Да! Это не просто понять, скажу честно, если бы мне самой раньше такое рассказали, я бы тоже не поверила и уж точно бы сказала, что со мной такое случиться не может. На третий день в лазарете, когда я уже начала понемногу есть, а главное уже вполне двигалась, во время ужина я, как мне казалось, незаметно стащила с подноса кусок хлеба и стала его прятать под одеяло. Но тётя Клава это движение пресекла немедленно, забрала у меня хлеб наругав, что она не хочет, чтобы я как дурочка в крошках спала. Мне было очень стыдно и одновременно обидно и досадно, и я ужасно разозлилась на тётю Клаву. Но самое главное, я стащила этот кусок не потому, что хотела есть. Я его стащила потому, что мне было до безумия страшно снова оказаться голодной. И я потом наверно полчаса плакала, когда унесшая поднос с едой и только что отругавшая меня тётя Клава пришла и вручила мне аккуратно завёрнутый в чистую тряпицу кусок свежего, ароматного хлеба, кажется даже тот самый, который я перед этим упереть пыталась. Так вот я рыдала не потому, что осталась без хлеба, а потому, что тётя Клава мне его как раз принесла. Вручила мне этот самый дорогой для меня свёрточек, присела на край кровати:

— Ты, не серчай! Что сразу отняла, не дело это, когда хлеб по кровати, где попало валяется. А то, что все после голода хлеб прячут, этого насмотрелась, все так делают, знаю, страшная штука голод, кто не знает, тот не поймёт. Ты не волнуйся, я тебе в тряпочке буду каждый вечер давать. Утром, если за ночь не съешь, на завтрак есть будешь, ведь, грех это, если хлеб зазря засохнет. Ты хлебушек под подушку положи и чувствовать его будешь и покойнее тебе станет. А ты, милая, постарайся его через силу не есть, пусть тебе для спокойства будет. А как сможешь с вечера без хлеба оставаться, значит поправилась. Это проверено уже… Договорились? Не станешь на меня сердиться?

Я замахала головой сначала в "Да!", а потом в "Нет!". Говорить я не могла, у меня слёзы подпёрли горло. И действительно от прижатого к груди свёртка с хлебом у меня по всему телу заливался покой и какая-то радость. Вот я и плакала после ухода тёти Клавы, с почти физическим наслаждением тихонечко ощущала кончиками пальцев сквозь тонкую ткань шершавую поверхность среза хлебного ломтя и неровную бугристую корочку.

Я снова была поражена глубоким жизненным опытом тёти Клавы, тем как она всё знает и понимает. Но, в самом деле, я услышала тогда только слова тёти Клавы, но их тогда не поняла, вернее, часть глубокого смысла до меня тогда не дошла. Только через неделю или больше я поняла, что на самом деле мне говорила старая медсестра. А начала догадываться, но ещё не понимать в день, когда у меня в очередной раз изменили режим питания вместо пяти на четыре раза. Подошло уже знакомое время второго завтрака, а его не несут, хоть мне ещё накануне сказали, что сегодня у меня будет обед пораньше. Ну, подумаешь, ведь какая ерунда, что нужно всего часа полтора подождать и будет вкусный горячий обед из трёх блюд. Но как меня трясло эти полтора часа! Но самое противное, это накатывающие из ниоткуда волны страха, от которого цепенеет всё тело и не шевельнуться, только трясёт, словно ознобом и думать жутко трудно. Меня спас кусок хлеба в тряпочку завёрнутый, что так всё время и лежал у меня под подушкой. После второй атаки страха, я вспомнила про хлеб, достала его и стала нюхать прямо через тряпочку. Мне хватило сил не наброситься на него и не засунуть в себя. Как мне потом Клавдия сказала, что если бы я его съела, то меня бы скрутило страхом ещё сильнее, ведь теперь хлеба у меня бы уже не было…

Вот так меня и лечили, от дистрофии через рот, а от страха голода такими простыми, но удивительно действенными приёмами. После возвращения мне Браунинга, я засыпала, обязательно засунув руку под подушку и чувствуя одновременно гладкую ласковую поверхность одной из перламутровых пластин на ручке и ломоть хлеба в тряпочку завёрнутый. И эти два предмета, а вернее олицетворяемая ими суть, дарили мне спокойствие и чувство умиротворённого спокойствия, защищённости. Если кто-то попытается объяснить эту глупость с точки зрения любого человека, ему не составит труда это сделать, я сама не дура и понимаю, что как несчастные шесть маломощных патронов не сильно спасут, если действительно заварушка какая-нибудь начнётся, как и то что один ломоть хлеба не сможет защитить меня от голода… Но рациональные объяснения и логика обычно бессильны против фобий. Мне Сосед рассказывал, что многие из переживших Страшную Ленинградскую БЛОКАДУ, пережившие холод, голод, бомбёжки и обстрелы потом всю жизнь никак не могли согреться и хранили дома мешки с сухарями, без которых им становилось плохо и неуютно, даже если дома было много другой еды…

Сосед мне рассказал про фобии, их множество и что это едва ли не бич современного ему мира, что люди годами и десятилетиями мучаются, посещают психолога, психиатра или психоаналитика и далеко не всегда им удаётся эффективно помочь. Но случай со страхом от пережитого голода в этом плане стоит особняком уже даже потому, что у него в отличие от большинства фобий легко определяется причина и отправная точка в виде реально пережитого серьёзного потрясения, физического, а не надуманного, как часто бывает. И в народе, оказывается, уже давно наработаны простые и эффективные средства вроде куска хлеба под подушкой. И вот то, что я не набросилась и не сожрала его, когда меня атаковала первая атака страха, оказывается, является очень хорошим признаком. И уже дважды я сумела от этой подпорки на ночь отказаться. И как мне тётя Клава сказала, что я уже выздоравливаю не только телом, но и душой…

В прочем, все люди разные, да и глубина пережитого может быть гораздо больше, чем у меня. Так, что я отдаю себе отчёт, что тут мне слишком уж гордиться не имеет смысла, скорее это нужно проводить по графе "Повезло"! Но и это, как сказал Сосед не плохо! Везение — это такая эфемерная категория, которую почти нельзя измерить или увидеть. Но при всей её эфемерности она есть и примеров этому масса. Почти каждый знает о наличии как патологически невезучих людей, так и о везунчиках. И если жизнь тебе подкидывает демонстрации того, что госпожа Фортуна к тебе достаточно благосклонна, то этому нужно радоваться и не забывать каждый раз благодарить судьбу и никогда не зазнаваться и не провоцировать Удачу! Не дай Бог, если обидится…

Глава 33. 12-е декабря. Медаль

Утро пятницы двенадцатое декабря ничем не отличалось от других. Я отошла от ежедневных допросов и уже втянулась в свой придуманный распорядок. Процедур у меня не было, если не считать выдаваемую мне аскорбинку, поливитамины и рыбий жир. Вес у меня ещё не восстановился, но я уже начала округляться в разных местах, да и силы уже появились, так на третий этаж я поднималась уже за один раз и без одышки.

Но гораздо важнее, что я перестала смотреть на еду с явным повышением настроения и хотеть её съесть быстрее и ещё попросить и съесть. И даже с набитым животом продолжать оглядываться в поисках чего бы ещё сожрать… То есть вовремя остановиться, а не тогда, когда уже просто не лезет ничего в горло и живот раздут как глобус. Знаете, сказать это гораздо легче, чем сделать, как и есть неторопливо, даже специально медленно, пережёвывать каждый кусочек, а не хватать пытаясь скорее проглотить. Я по совету Соседа сначала заставляла себя вдумчиво почувствовать каждый кусочек, отвлечься от охватывающего меня желания всё сожрать-проглотить, вплоть до паники, что кто-нибудь может отнять у меня, если я не успею сама раньше. Теперь могу почти спокойно, почти как раньше относиться к еде, почти, потому, что как раньше уже никогда не будет и это моё внешнее поведение требует от меня внутренней концентрации и обязательного контроля. Если не контролировать, то страх нашедший в голове свою тропинку вернётся в любой момент и, скорее всего, снова его выгнать будет гораздо сложнее. Я как раз зашла в свою палату, хоть в ней ещё стояли три кровати, но я в ней всё время была одна и уже привыкла, считать её своей. И только собиралась пойти в санкомнату, чтобы обтереться после физических упражнений, как сзади открылась дверь и в неё вошли майор Николаев и ещё один военный с четырьмя ромбами в петлицах.