Карьера менеджера

Мне часто приходит в голову: а где же была пресса? В те дни много толковали о популярном жанре расследований в журналистике, но никто в Детройте так и не начал докапываться до реальных обстоятельств, скрывавшихся за историей строительства «Центра Ренессанса».

Одна из причин этого состоит в том, что Генри был искусным лицемером, а все прощали ему его эксцессы. Кроме того, компания отличалась необычайным пристрастием к рекламе. Никакая другая фирма в Детройте, да, пожалуй, и во всем мире, не решилась бы рисковать такими большими затратами.

У меня сложилось впечатление, что Генри всю жизнь оставался плейбоем, бездельником. Он никогда усердно не трудился. Он всегда предавался игре. Его интересовали лишь вино, женщины и песни.

Правда, мне всегда казалось, что он ненавидит женщин, за исключением своей матери. После смерти его отца Элинор Клей Форд взяла в свои руки бразды правления в семье, но во главе ее поставила своего сына Генри. В какой-то степени она держала его в узде.

Но когда в 1976 году она умерла, для него весь мир перевернулся вверх дном. Единственная в его жизни женщина, к которой он питал хоть какое-то уважение, покинула этот мир. Генри был законченный мужской шовинист, полагавший, что женщины сотворены на земле лишь для того, чтобы доставлять удовольствие мужчинам. Однажды он мне пожаловался, что женщины когда-нибудь захватят «Форд мотор компани» и разрушат ее. Именно это произошло с «Галф ойл», говорил он. Он добавил, что в семье Фордов тринадцать внуков располагают в составе акционеров компании большим количеством голосов, чем он сам, его брат и сестра. Но досаднее всего было то, считал он, что из тринадцати внуков лишь шесть были мальчики. В этом и заключалась злосчастная проблема, говорил он, так как женщины ничем управлять не способны.

Как обычно, Мэри с самого начала раскусила его. Она не раз говорила мне: «Спиртное ослабляет у него тормоза, и наружу выходит его истинное лицо. Поэтому будь осторожен, это плохой человек!»

По существу, Мэри была одной из немногих женщин, которых он не презирал. Однажды на банкете в честь пятидесятилетия одного нашего близкого друга, Кейти Каррен, Генри и Мэри увлеклись какой-то дискуссией, в то время как все остальные уже опьянели. Генри в тот момент еще не захмелел, а Мэри вовсе не пила из-за своего диабета.

Они заговорили о встречах высших менеджеров, которые обычно проводятся на шикарных курортах. Когда Мэри сказала Генри, что на такие встречи следует приглашать и жен, он возразил: «Вы, женщины, просто стараетесь перещеголять друг друга. У вас на уме только наряды и драгоценности».

«Вы глубоко заблуждаетесь, — ответила ему Мэри. — Когда жены с вами, вы вовремя отправляетесь спать. Вы не шатаетесь попусту. Счета за выпивку оказываются наполовину меньше, а утром вы являетесь на совещание в назначенное время. Когда вы берете с собой жен, вам удается сделать намного больше полезного». Он внимательно ее выслушал. Потом он мне сказал: «Ваша жена обладает здравым смыслом». С Генри надо было иметь дело, когда он был трезв. В это время его можно было вразумить. Мэри всегда была способна это сделать без каких-либо осложнений.

Генри пытался выглядеть утонченным, придать себе европейский облик. Он умел быть обаятельным. Он даже кое-что смыслил в винах и в искусстве.

Но все это было лишь видимостью. После третьей бутылки вина все его нутро вылезало наружу. Он менялся на глазах и превращался из д-ра Джекиля в м-ра Хайда. [22]

Из-за его постоянного пьянства я на светских встречах держался от него на расстоянии. Оба моих наставника, Бичем и Макнамара, предостерегали меня. «Держитесь от него подальше, — говорили они. — Он способен напиться, и у вас может возникнуть конфликт из-за сущей ерунды».

22

Герои романа английского писателя Р. Л. Стивенсона «Странная история д-ра Джекиля и м-ра Хайда» (1986 г.). — Прим. пер.

Такой же совет мне давал Эд О'Лири. «Вас никогда не уволят из-за потери одного миллиона долларов, — наставлял он меня. — Вас уволят однажды ночью, когда Генри будет пьян. Он обзовет вас итальяшкой, и вы подеретесь. Запомните мои слова, это произойдет из-за пустяка. Поэтому всегда держитесь от него на расстоянии пушечного выстрела».

Я пытался. Но Генри стал обнаруживать себя не только просто грубияном.

Для меня поворотный момент в истинной оценке этого человека наступил в 1974 году, на совещании менеджеров фирмы, посвященном программе равных возможностей для негров. Каждому отделению было предложено представить отчеты о ходе их найма и выдвижения. Выслушав сообщения, свидетельствовавшие о неудовлетворительной реализации этой программы, Генри разгневался. «Вы, — обратился он к нам, — явно не выполняете программу».

Затем он произнес прочувствованную речь, в которой призывал нас возможно больше заботиться о черных. Он даже сказал, что премии менеджеров вскоре можно будет определять в зависимости от успехов в этом деле. «Вот так появится гарантия, — заключил он, — что вы оторвете от кресел свои зады и сделаете все необходимое для нашей черной общины».

Его выступление на этом совещании было столь волнующим, что я буквально прослезился. «Быть может, он и прав, — сказал я себе. — Быть может, мы тянем волынку. Если босс настроен так решительно, нам явно следует действовать гораздо энергичнее».

Когда совещание закончилось, мы все отправились на ленч в столовую для управляющих. Как обычно, я сидел за столом Генри. Как только мы уселись, он начал проклинать черных. «Эти проклятые нигеры, — возмущался он, — постоянно ездят взад и вперед по набережной перед моим домом. Я ненавижу их, я их боюсь и подумываю о переезде в Швейцарию, где таких просто и в помине нет».

То был момент, которого я никогда не забуду. Все во мне перевернулось. Этот человек только что заставил меня прослезиться, и вот всего час спустя он обрушивается с проклятиями на черных. Оказывается, все, что произошло на совещании, было игрой на публику. В душе Генри глубоко ненавидел чернокожих.

Вот тогда я понял, что работаю на настоящего ублюдка. Шовинизм плох сам по себе, как я успел убедиться еще в Аллентауне. Но ребята в моей школе хоть не претендовали на то, что шовинизм им чужд. Однако Генри был более чем шовинист. Он был лицемер.

На публике он старался казаться самым прогрессивным в мире бизнесменом, но за закрытыми дверьми он обнаруживал презрение почти ко всем людям. До 1975 года единственная нация, по поводу которой Генри в моем присутствии не злословил, были итальянцы. Однако вскоре должно было настать время, когда он наверстает упущенное.

Х. 1975: роковой год

В 1975 году Генри Форд начал из месяца в месяц осуществлять задуманный им план моего уничтожения.

До того он предоставлял мне вполне достаточную свободу действий. Но в 1975 году у него появились легочные заболевания и он действительно выглядел плохо. Именно тогда «король Генри» начал осознавать, что смертен, как и все.

В нем проснулся животный страх. Представляю себе его первый импульс: «Не желаю, чтобы этот итальянский бандит захватил фирму. Что произойдет с нашим семейным бизнесом, если у меня будет сердечный приступ и я умру? Я не успею и глазом моргнуть, как он однажды ночью прокрадется сюда, скинет со здания мое имя и превратит это предприятие в „Якокка мотор компани“. С чем же останется мой сын Эдсел?»

Поскольку у Генри возникла мысль, что я могу украсть его семейные драгоценности, ему уже ничего не оставалось, как избавиться от меня. Но у него не хватало мужества действовать прямо и собственными руками выполнить эту грязную работу. К тому же он сознавал, что не сможет с этим справиться. Поэтому он избрал путь Макиавелли, решив унизить меня настолько, чтобы я вынужден был сам подать в отставку.

Первую бомбу Генри сбросил в мое отсутствие. В начале 1975 года я выехал на пару недель в короткую поездку по Ближнему Востоку в составе делегации лидеров бизнеса, организованной журналом «Тайм» с целью лучшего ознакомления с обстановкой в Израиле и арабском мире.