Карьера одного борца

– Войдите сюда, - сказал доктор, чтобы ободрить мальчика.

Кэшель Байрон вошел в комнату; он, краснея, с нерешительным видом направился к матери и поцеловал ее, Как всякий мальчик его лет, он не умел еще целовать и лишь неловко ткнул в щеку матери своими сжатыми губами. Сознавая свои провинности, он сейчас же отошел в сторону, где задался целью спрятать не совсем чистые руки в складках своей куртки. Он был высокого роста, с сильными плечами и шеей; его короткие, каштановые волосы мелкими завитками плотно прилегали к голове. Голубые глаза и все лицо выражали мальчишеское добродушие, которое, однако, не давало уверенности в его добром нраве.

– Здравствуй, Кэшель! Как поживаешь?
– с почти царственной покровительностью проговорила, наконец, госпожа Байрон после безмолвного взгляда, показавшегося мальчику невыносимо долгим.

– Спасибо, мама, очень хорошо, - ответил он, стараясь не глядеть на мать.

– Садитесь, Байрон, - сказал доктор.

Кэшель вдруг забыл, как это делается, и беспомощно перебегал глазами от одного стула к другому. Доктор извинился и покинул залу, к большому облегчению своего воспитанника.

– Ты очень вырос, Кэшель; но я огорчена, что ты стал так неловок.

Кэшель вновь покраснел и смутился.

– Не знаю, как мне быть с тобой, - продолжала госпожа Байрон.
– Монкриф говорил мне, что ты очень ленив и дурно ведешь себя.

– Вовсе нет, - хмуро ответил Кэшель.
– Это не...

– Пожалуйста, не отвечай мне таким образом, - строго перебила его госпожа Байрон.
– Я уверена, что все, сказанное мне доктором Монкрифом, совершенная правда.

– Он всегда худо говорит обо мне, - жалобно проговорил Кэшель.
– Я не могу учить латынь и греческий; я не понимаю, что в них хорошего. Я учусь так же прилежно, как все остальные. А мое поведение он бранит лишь потому, что один раз я гулял с Джулли Молесвортом, и мы увидели толпу за деревней; а когда подошли, оказалось, что это дерутся два человека. Ведь это же не наша вина, что они там дрались.

– Да, я не сомневаюсь, что ты можешь привести еще с полсотни таких же оправданий, Кэшель. Но я не желаю никаких драк, и ты должен действительно лучше учиться. Думал ли ты когда-нибудь о том, сколько я должна работать, чтобы платить за тебя доктору Монкрифу сто двадцать фунтов в год?

– Я учусь и работаю как могу. Старый Монкриф думает, что с самого утра и до вечера мы должны только и делать, что переписывать латинские стихи. Татэм, которого доктор считает таким гением, сдирает все свои письменные работы с подстрочников. Если бы у меня были подстрочники, я бы также хорошо, даже лучше, сумел бы списывать с них.

– Ты страшно ленив, Кэшель, я это прекрасно знаю. Слишком досадно выбрасывать столько денег каждый год без всякой пользы. Притом тебе вскоре придется подумать о выборе профессии.

– Я пойду на военную службу, - сказал неожиданно Кэшель.
– Это единственное занятие, достойное джентльмена.

Госпожа Байрон посмотрела на него, пораженная. Но, быстро овладев собой, она сказала только:

– Боюсь, что тебе придется избрать менее разорительное занятие. Кроме того, ведь для поступления в военную службу надо сдать экзамен. А как ты выдержишь его, если ты не хочешь учиться?

– Ну, когда придет время, я сдам все экзамены.

– Милый мой! Ты стал говорить за последнее время очень грубо. И это большее из всех огорчений, которые ты мне приносишь, Кэшель!

– Я говорю так, как и все, - раздраженно ответил мальчик.

– Не понимаю, почему надо обращать столько внимания на всякое слово. Я не привык, чтобы мне делали замечания по поводу каждого слова, какое я скажу. А мальчики у нас знают все о вас, мама.

– Все обо мне?
– повторила госпожа Байрон, с любопытством смотря на сына.

– Что вы служите на сцене, - пояснил Кэшель.
– Вы сердитесь, что я становлюсь грубым, а мне приходилось бы очень худо, если бы я не умел грубо поговорить кое с кем из наших учеников.

Госпожа Байрон грустно усмехнулась, по-видимому, своим мыслям и с минуту молчала. Затем она поднялась и, смотря в окно, обратилась к сыну:

– Мне пора. Находят новые тучи. А ты без меня молись усердно, старайся чему-нибудь научиться и поскорее исправь свое поведение. Ведь скоро тебе предстоит перевод в Кембридж.

– В Кембридж!
– радостно воскликнул Кэшель.
– Когда, мама, когда?

– Еще не знаю. Во всяком случае, не очень скоро, как только доктор Монкриф сочтет тебя достаточно подготовленным.

– Ну этого, действительно, не скоро дождешься, - разочарованно заметил Кэшель.
– Он не легко откажется от 120 фунтов в год. Толстого Генглиса он держал у себя до двадцати лет. Мама, смогу ли я уйти отсюда в конце этого полугодия? Я чувствую, что в Кембридже буду лучше учиться, чем здесь.

– Глупости, - решительно сказала госпожа Байрон.
– Я не думаю взять тебя от доктора Монкрифа раньше, чем через полтора года. И, во всяком случае, не раньше, чем ты станешь хорошо учиться. Не ворчи, Кэшель: ты меня раздражаешь этим. Жалею, что сообщила тебе о Кембридже.

– Тогда, мама, переведите меня лучше пока в другую школу, - жалобно проговорил Кэшель.
– Мне так нехорошо у старого Монкрифа.

– Тебе нехорошо здесь только потому, что доктор Монкриф требует, чтоб ты много занимался, а я именно потому и хочу, чтобы ты оставался у него.

Кэшель ничего не ответил, но сильно омрачился.

– Прежде, чем уехать, мне надо сказать еще несколько слов доктору, добавила она, вновь усаживаясь.
– Иди, поиграй с товарищами. До свидания, Кэшель, - и она подставила щеку для поцелуя.

– До свидания, мама, - сухо ответил Кэшель, повернувшись к двери и делая вид, будто не заметил ее движения.

– Кэшель!
– проговорила она ему вслед с удивлением.
– Ты сердишься?

– Нет, - печально ответил мальчик, - мне нечего больше сказать. Я вижу, что мои манеры недостаточно изящны. Мне это очень грустно, но что же делать?

– Отлично, - строго сказала госпожа Байрон.
– Можешь идти, но знай, что я очень недовольна тобой.

Кэшель вышел из комнаты и притворил за собою дверь. Внизу, у лестницы, его ожидал мальчик, на год моложе его, который быстро подошел к нему.

– Сколько она дала тебе?
– прошептал он.

– Ни одного пенни, - ответил Кэшель, стиснув зубы.

– Видишь, говорил я тебе!
– воскликнул тот, сильно разочарованный. Это гадко с ее стороны.

– Еще бы не гадко! Это все проделки старого Монка. Он наговорил ей с три короба обо мне. Но она тоже хороша. Говорю тебе, Джулли, что я ненавижу свою мать.