«Карьера» Русанова. Суть дела

25

Поступок Гусева не рассмешил и не удивил Балакирева — он его потряс. Не сразу, не тогда, когда Калашников негодовал, а пацан этот, Чижиков, кажется, его фамилия, паясничал с перепугу, — нет, чуть позже, по дороге к себе в кабинет, Балакирев подумал: это очень грустный анекдот. Прискорбно грустный. Печальный. До чего же мы запутались в наших странных производственных отношениях, если даже Гусев… Даже Гусев, снова повторил он, вспомнив, что уже думал примерно таким же образом: «Даже Гусев идет на сделку!» Теперь этот самый «даже Гусев» вон какие фортели выкидывает. Для пользы дела! Может, никакое самое благое дело не стоит того, чтобы его исполнять таким вот нелепым образом? В иных обстоятельствах Балакирев и сам бы по-другому отнесся к случившемуся, он бы сказал, что поступок хоть и хулиганский, но, во-первых, не лишен некоторого изящества, а во-вторых, дескать, нашелся хозяин, его не наказывать, а наградить надо… Но это — если бы не Гусев. Потому что Гусев — авантюрист — это уже фигура отчаяния. Значит — приперло его. Значит — выхода не было…

В кабинете сидел Ужакин.

— Я уже знаю, мне Калашников в лицах представил, — сказал он постным голосом; уголки рта его были скорбно опущены, выражая горестное недоумение. — Не понимаю! А вы, Дмитрий Николаевич! Что вы намерены предпринять?

— Я намерен объявить Гусеву благодарность, — сказал Балакирев. — Устно. За монтаж вентиляции в рекордно короткий срок и проявленную при этом инициативу. А письменно… Еще не знаю. Может, вы посоветуете?

— Я серьезно, Дмитрий Николаевич. Шила в мешке не утаишь.

Балакирев посмотрел на Ужакина и вдруг увидел — бог весть каким зрением, — что этому человеку ровным счетом на все плевать. Гори вокруг синим огнем, ему, Ужакину, жарко не будет, но огнетушитель он со стены первым сорвет, багор схватит, эвакуацию организует, потому что все эти действия точно предусмотрены инструкцией по борьбе с пожаром. А так — гори, мне не жалко… «Что это я вдруг, — подумал он. — С чего бы?»

В дверь заглянула секретарша Зиночка.

— Радио включите! — она кивнула на репродуктор. — Там Черепанов выступает, прямо как на митинге!

Балакирев включил динамик.

«Когда-то знаменитая «Дубинушка» была единственным средством повышения производительности труда, — раздался голос Черепанова. — Сегодня появились новые песни: «Давай, давай! Во что бы то ни стало, любыми средствами!» Я предлагаю другой девиз: не «давай-давай», а «давайте подумаем!» Сейчас на многих заводах организованы сквозные бригады. Преимущества их известны всем. Но, видно, не все понимают, что у нас на заводе внедрение такой бригады сегодня — чистейшая липа, показуха, барабанный бой! Можно было бы найти и другие слова, но лучше я сразу перейду к фактам…»

— Что он такое мелет? — спросил Ужакин. — Что он себе позволяет?

«Если бригада, созданная волевым решением, окажется неработоспособной, — продолжал Черепанов, — это заметят не сразу, а если руководство честно и откровенно скажет: «Нет, пока мы не можем», то это будет выпад, ослушание, и, естественно, могут быть сделаны выводы. Стыдно об этом говорить, но буду говорить дальше, чтобы потом в сто раз стыдней не было…»

— На что он надеется? — удивленно спросил Ужакин. — Наглец! — Он снял телефонную трубку. — Сейчас я это безобразие заткну.

«А ведь ему и теперь наплевать, — снова подумал Балакирев. — Просто ему неприятно, когда на мозоль наступают. Кроме того, он знает, что подобные вещи надо пресекать, так всегда делают, вот он и пресекает».

— Положите трубку, — сказал Балакирев. — Все равно вам никто не ответит. Когда микрофон включен, звонки в студию не идут.

— Тогда я на радиоузел.

— Да ладно вам, Виктор Егорович, — усмехнулся Балакирев. — Чего засуетились? Выпало в кои-то веки умного человека послушать, а вы не цените…

За стеной, в соседнем кабинете, директор завода тоже взял телефонную трубку.

— Сделай погромче, — сказал он технику радиоузла, — а то небось в столовой не слышно… Вот так, хорошо!

«Еще раз хочу напомнить, — теперь уже на весь завод говорил Черепанов, — что работа по единому наряду — это прежде всего общая ответственность. Вот почему есть опасения, что без четкой координации всех подсобных и вспомогательных служб общая ответственность легко может обернуться общей безответственностью. Очень соблазнительно подхватить хорошую идею и рапортовать о ее внедрении. Но мне кажется, полезней будет заняться организацией крепкого тыла. Вот тогда я первый скажу — мы готовы!.. Минуточку, не выключайте! Еще два слова. — Он откашлялся. — Хочу попросить всех, кому дороги интересы нашего общего дела, высказаться. Можно по радио, я думаю, администрация пойдет навстречу, можно через заводскую многотиражку. Спасибо за внимание!».

Сидевший напротив директора крупный седой мужчина — очень представительной внешности — спросил:

— Так вы что, действительно его текст не читали и не визировали?

— Я вообще ничего об этом не знал. А другие… — Он замялся. — Думаю, не читали.

— Потому что иначе бы его не пустили к микрофону?

— Не пустили бы, — кивнул директор. — По всей вероятности…

— Любопытно! Потеряли вы бдительность, Николай Афанасьевич, даже не знаю, что вам теперь товарищи скажут. Скажут ведь, а?

— Непременно, Леонид Сергеевич. Только я полагаю, это уже не имеет значения. Для меня, во всяком случае. Пусть другие расхлебывают, которые помоложе.

— А что, этот Черепанов — дельный специалист?

— Весьма. Собирались его в партбюро рекомендовать. До сегодняшнего дня, по крайней мере.

— Любопытно, — снова сказал Леонид Сергеевич. — Неожиданная ситуация… А может, как раз наоборот. Как вы считаете?..

26

— Что скажешь, Валентин? — спросил Гусев, когда Черепанов закончил выступление. — Молчишь? В голове не укладывается? То-то! Это, Валя, не кусок жести спереть, это — землетрясение! Пойду сейчас ему ребра намну! — зло и весело сказал он. — Потрясатель основ! Ох, Валя, будет у меня инфаркт — спохватитесь вы, да поздно!..

Из кабинетов в коридор потянулись люди. Заговорили разом: «Безответственная болтовня, дешевка!»; «Самую суть выложил! Я обеими руками голосую, сколько можно починов выдумывать, работать надо, а не бороться!»; «Мы тоже хороши! Предлагаю лозунг: на трибуне, как в курилке! В полный голос. А то между собой горло дерем, а на собрании — шепотом!»; «Слушайте, а кто ему разрешил? Если разрешили, значит — наверху такая установка? Чего же нам тогда голову забивают?»

«Он сам себе разрешил! — хотел крикнуть Гусев, сбегая вниз по лестнице. — Принял огонь на себя! Ничего не понимаю! Конспиратор доморощенный, ты у меня сейчас… Калашников, интересно, жив или Калашникова удар хватил?» — И столкнулся с ним нос к носу.

Глаза у того были белыми. «Может, они всегда такие, я просто не замечал?» Он хотел проскочить мимо, но Калашников загородил дорогу.

— Дорого это вам обойдется, Гусев, — сказал он, глядя в сторону. — Ты даже не представляешь себе, как дорого. Потешили вместе с Черепановым народ — и все? Партийную принципиальность проявили? Не нужно считать нас дураками. Не нужно!

— Каленым железом! — выпалил Гусев.

— Железом? — растерянно проговорил Калашников.

— Ну да! Каленым! Выжигать нас надо. Слова подсказываю, а то ты небось дар речи потерял… Я же русским языком намекнул: надоел ты мне, Калашников, до смерти!