«Карьера» Русанова. Суть дела

Лицо у женщины было морщинистое, в оспинах, глаза запали, и говорила она скорее как мать, и это вроде хорошо, но Геннадию очень хотелось, чтобы этой женщины не было. Попадет к ней Тимофей — все! Эта баба утопит его в тепле и подушках, ублажит его добротой, на водку ему заработает.

— Не пойдет он на Кресты, — сказал Геннадий. — Передумал.

Женщина покорно вздохнула.

— Ну ладно… Его воля. Надо, видать, мне скарб перетаскивать.

«Я тебе перетащу! — погрозил ей про себя Геннадий. — М-да. А Пифагор того и гляди загнется. Вот ведь…»

В больницу пускали только после обеда. Геннадий позвонил доктору, но тот нудным голосом сказал, что поблажки балуют людей. Геннадий плюнул и стал ходить по улицам до тех пор, пока возле магазина не наткнулся на Машу.

«Судьба! — подумал он. — Сама судьба-злодейка так и кидает эту девочку в мои объятия. Не будем противиться судьбе».

— Здравствуйте, Машенька!

— Здравствуйте! Что вы тут делаете?

— Жду, когда мне Герасима на руки выдадут. А вы гуляете? Пойдемте со мной в магазин.

— А что вам надо купить?

— Куплю что-нибудь.

Геннадий повел ее в детский отдел. Он уже знал, что ему надо.

— Смотрите, Машенька, как легко приобрести счастье. Всего за шесть рублей с копейками. Девушка, дайте мне конструктор.

— Вы хотите его кому-нибудь подарить? — спросила Маша, когда они вышли из магазина.

— Нет, Маша, я буду играть сам. Открою коробку, вывалю все это богатство на газету и буду строить башенный кран, потом паровоз. Очень приятно сидеть на корточках и строить. В детстве я мечтал о таком конструкторе, но настоящую цену игрушкам человек узнает позже… Знаете что? Давайте я вас покатаю на машине? Просто так, как на такси.

— Не могу, Гена. У меня дома одеяло байковое замочено, стирать собралась. Перемокнет.

— Понятно. Его, наверное, выжимать надо?

— Конечно.

— Я знаю. Одеяло очень трудно выжимать, нужна мужская рука. Как вы думаете? Или я слишком назойливо напрашиваюсь к вам в гости?

— Ну что вы, Гена. Конечно, пойдемте. Я вас чаем напою.

Комнатка у Маши была крохотная, с низким потолком, стены оклеены обоями. Маша усадила его на диван с подпиленными ножками, дала какой-то журнал и вышла на кухню. Он огляделся. Подушечки, скатерки, портреты Маяковского и Ромена Роллана рядом с веером киноактеров. А что? Очень мило. Спокойно. Простодушно. Байковое одеяло замочила… Проживет себе, прочирикает до пенсии, и еще неизвестно, кто кому завидовать будет.

Последние месяцы он жил в зыбком мире какой-то недоговоренности, все знал, все решил, и ничего не мешало ему идти к своей цели — зарабатывать себе общественную валюту, которую он пустит в оборот позже. Каждый прожитый день — это лишь прожитый день. Ступенька. Главное — впереди. Так должно было быть по логике рассудка, а по логике вещей он живет хорошей жизнью уже и сейчас и всем доволен — у него, видите ли, цель — удержать гордое звание аса, натаскать Лешку-близнеца, чтобы он не осрамился в Париже, и уберечь Пифагора от доброй бабы… Ты не начинаешь переигрывать, Гена? Может быть, ты настолько вжился в свою роль передового рабочего, что сам поверил в себя, так же, как поверила в тебя Маша?

Он закурил, распаковал конструктор и принялся прикручивать одну железку к другой. Когда Маша вернулась с кухни, на тахте стоял большой горбатый автомобиль.

— Во! — сказал Геннадий. — Видали? Пиратский автомобиль под названием «Али-Баба-кривое пузо»! Дайте мне кусок тряпки какой-нибудь, я ему прилажу флаг с черепом и костями.

— Ой, не могу! — рассмеялась Маша. — Ну, фантазер! Сейчас я вам найду, где-то у меня была черная тряпка… Погодите, давайте мы сюда гномика моего посадим.

Она сняла с этажерки маленького человечка с бородой и сунула его в кабину. Человечек вдруг стал выглядеть очень воинственно и даже вроде усмехнулся.

— Али-Баба! Ну-ка, герой, мы тебя сейчас оденем, мы тебе еще и повязочку сделаем, честь по чести. — Геннадий оторвал от тряпки лоскуток и перевязал гному глаз.

— Вот! Садитесь, Маша, в эту таратайку, и поедем завоевывать мир!

— У вас хорошее настроение.

— Великолепное.

— А у меня не очень.

— Что так?

— Да так… Работа. Садитесь, чай стынет.

Геннадий помешивал ложечкой в стакане и слушал. Третьего дня упустила хорошую информацию, вчера никак не могла застать главного инженера, срочно надо дать экономический обзор. Редактор нервничает. Он хороший человек, только… Вы же понимаете, он журналист, как говорится, экстра-класса, а я пока еще так.

Какой ты ребенок, боже… Удивительный у тебя дар все принимать всерьез, взаправду, ходить на воскресники и выпускать стенгазету. Сколько тебе лет? Двадцать пять? Мне было девятнадцать, когда профессор Званцев и его компания показали мне, как выглядит наука, честь, достоинство и прочие атрибуты клубной самодеятельности. Мне было девятнадцать, тебе было чуть меньше. А сегодня я втрое тебя старше.

— Мне пора, — сказал он. — Да, одну минуту! Я ведь пришел выжать вам одеяло. Ну-ка, где оно?

— На веревке. Пока вы сооружали свой автомобиль, я все сделала.

Она сидела на диване и курила. «Глупенькая ты моя! — подумал он. — Как тебе хочется быть совсем взрослой и опытной с таким парнем…»

— Скажите, Маша, у вас есть жених? Или возлюбленный?

— Ой, Гена! Вы задаете вопросы не о том… Не по программе.

— А все-таки?

— Пока нет.

— И не будет! Кому охота нюхать эту дрянь? — Он вынул у нее сигарету изо рта и сунул в пепельницу. — Чтобы я больше этого не видел. И не смотрите на меня так, не улыбайтесь. Мне можно. Я мужчина.

— Нет, вы действительно альтруист! — рассмеялась Маша. — Вы заботитесь о моих будущих женихах.

— Дудки! — сказал он уже в дверях. — Я о себе забочусь…

12

Пифагор лежал на койке сморщенный и маленький, бесплотный — казалось, что одеяло просто покрывает тюфяк. Лицо было чугунным, неподвижным.

— Легче тебе? — спросил Геннадий.

— Легче… Ты, Гена, вот что… Ты как приедешь, Елене передай, порядок, мол, Герасим комнату дает. Печь я сложу. Печь, говорит, там худая… Ты меня слышишь?

— Слышу.

— Пить я… тоже пусть не беспокоится. Это просто, у меня секрет есть. Если натощак тянет, надо щей горячих, супу, все одно, лишь бы горячее. Хорошо помогает, очень хорошо.

— Я знаю… Помогает. Ты помолчи. Не разговаривай.

— Чего там… Намолчусь я скоро. Сам видишь. Какая там печь… Умираю я…

— Пахать еще будешь, старина. Не кисни.

— Я, Гена, жизнь задарма прожил. Вреда я никому не сделал, кроме как себе… А себе вред страшный причинил в самом начале своей жизни. Вроде бы что — не убивал я, в карателях не был, немцев этих положил — не сосчитать… А вот согнулся у меня хребет в самом начале, и стал я горбатым. Теперь могила исправит…