Карьеристки

Питер, высокий, загорелый от занятий греблей, открыл дверь.

— Мисс Гордон, чрезвычайно рад вас видеть, — сказал он. — Я вас ждал. Может, вы войдете?

Ровена вошла в самую роскошную комнату выпускника, которую она когда-нибудь видела.

— Спасибо, — ответила она. — Зовите меня, пожалуйста, Ровена, мистер Кеннеди.

— Только если вы согласитесь называть меня Питер, — он улыбнулся и указал на кресло. — В конце концов я встречаюсь с вашей лучшей подругой. Удивительно, что до сих пор мы не знакомы.

— Ну, тогда все в порядке, — сказала Ровена, застыдившись внезапного чувства ревности.

Боже мой, парень так хорош. Темно-синий спортивный костюм лодочного клуба с большими белыми буквами ХАУС сидел на нем просто отлично. Цвет его подчеркивал голубизну глаз Питера. Волосы, густые и светлые, красиво лежали. Скорее всего ему больше двадцати трех, что-нибудь лет двадцать пять, решила Ровена. Комната не кричала о состоятельности хозяина, но богатство просматривалось, и весьма солидное. Старинные золотые часы, пара книг в кожаных переплетах на столе — без библиотечной печати, на кровати пуховое одеяло, крахмальное ирландское белье. Ровена сомневалась, что это собственность Крайстчерч. Питер Кеннеди изучал англосаксонский под руководством легендарного Ричарда Хеймера, одного из самых знающих и приятных преподавателей Оксфорда. Книжные полки с рядами учебников по экономике. Пара весел на кровати и одни лопасти отдельно — традиционная награда лучшему гребцу. Но лишь одному Богу известно, что он за человек, этот Питер Кеннеди, подумала девушка.

— Кофе? — поинтересовался он.

— Да, пожалуйста, — согласилась Ровена. Конечно, станет легче, если эти несказанно красивые глаза не будут неотрывно смотреть на нее.

— Я думаю, ты знаешь, зачем я пришла. Говорят, в этом семестре ты собираешься поддержать Джилберта Докера. Ни для кого не секрет, что без твоего вмешательства у него ничего не получится.

— Разве может что-то повлиять на твой успех? — спокойно спросил Питер, помешивая кофе.

— Да, — сказала Ровена, решив сразить его честностью, — и я бы предпочитала не рисковать. Поверь, я знаю, насколько ты популярен, ты можешь привлечь голоса старых итонцев, спортсменов. — Потом, поколебавшись, добавила: — И голоса женщин…

Питер подал кофе, сел напротив и стал откровенно рассматривать ее. Хорошенькая. Роскошные волосы, зеленые глаза (или синие?), стройная, длинные ноги. Истинная леди. И конечно, девственница.

— А почему я должен поддерживать тебя? — спросил он. — Джилберт — сын друга моего отца. Мне нужны какие-то особые основания, чтобы лишить его своей поддержки.

«Боже мой, — подумала Ровена. — Он заговорил об основаниях… Ну что же…»

— Потому что я самый лучший кандидат на пост президента «Юнион», — заявила она. — А ты, говорят, умеешь ценить людей по достоинствам, Питер.

Он улыбнулся несколько удивленно. Довольно умный подход.

— Я многого добилась, работая секретарем, — вдвое больше проведено общественных мероприятий, доход от развлечений увеличился впервые за четыре года, я сумела привлечь самых разных докладчиков — от Дэвида Патнэма до Мика Джаггера. Я отсидела на всех заседаниях комитета и участвовала в международных дебатах за Оксфорд.

— Ну, и мы выиграли? — поинтересовался Кеннеди.

— Мы были вторыми после Эдинбурга, — улыбнулась Ровена. — Кембриджские судьи постарались, подсудили.

— Классический пример ощущения собственной неполноценности, — согласился Кеннеди.

— Джилберт попал на пост секретаря, воспользовавшись отсутствием серьезной оппозиции. Он не утруждал себя появлением на заседаниях постоянного комитета. Единственное, чего он хочет, чтобы на его заявлении о приеме в коммерческий банк стояло: «Президент «Юнион». Скорее всего он не станет мучить себя дебатами, если до этого дойдет дело.

Кеннеди кивнул.

— Мне надо немного подумать, — сказал он.

Ровена встала и протянула ему руку. Она приятно удивилась, когда Питер медленно поднес ее к губам и поцеловал. Мурашки, точно электрический ток, пробежали по телу.

— Правда, Топаз просто ужасна. Скрывать тебя от меня так долго! Если бы мы познакомились раньше, я бы никогда не связал себя обязательствами с Джилбертом, во-первых.

А во-вторых, как Топаз удалось подцепить такого отличного парня, подумала в который раз Ровена. Надо же, он выбрал американку. Хотя…

— Ну что ж, спасибо за встречу, — сказала она. — Я свяжусь с тобой.

Девушки сидели в комнате Топаз в Сент-Хилд и пили чай из огромных кружек, пачкаясь шоколадным бисквитом, листая номера «Червелл», отбирая лучшие материалы в папку Топаз. В комнате Топаз когда-то жил преподаватель, а позднее, приспосабливая ее для более скромных потребностей новичков, ее разделили точно пополам, сделав две, и Топаз досталась половина окна с видом на реку, текущую между замечательными садами Хилд. За окном пламенели розы и кусты жимолости. И Топаз, и Ровене это очень нравилось.

— Боже, я так устала, — пожаловалась Топаз. — Чертовы компьютеры хлопнулись в три ночи, и нам всем пришлось печатать на машинке. Ты когда-нибудь пила коку из банки, которая только что была пепельницей? Нет? Вот так-то.

Ровена не могла смеяться с набитым ртом.

— Завтра у меня консультация по Мольеру. Никак не могу пропустить, я в прошлый раз болела. А это — сама понимаешь… Потом надо будет кое-что вынуть отсюда… — она похлопала по папке, — показать… Знаешь, я могу все испортить, потому что сейчас очень злая.

— А ты всегда злая, Топаз, — сказала Ровена.

— Вот, принесла тебе подарок, — Топаз вынула последний номер «Ванити фэр». — Здесь здоровенный кусок о Дэвиде Джеффине.

— Ой, здорово, — Ровена схватила лист. — Дэвид Джеффин…

— …он Бог, я знаю, знаю, — сказала Топаз.

Ровена поклонялась Дэвиду Джеффину, легендарному американскому музыкальному магнату, основавшему две компании грамзаписи с нуля — обе раскрутились с огромным успехом. Он сам себя сделал миллиардером, не имея ни цента. Ровена держала над кроватью статью о нем, вырезанную из «Нью-Йорк таймс».

— Ну и что? — спросила Ровена, защищаясь. — Ты же прошла бы милю по битому стеклу, чтобы пять минут побыть с Тиной Браун?

— Я прошла бы десять миль, — вздохнула Топаз, вообразив возможность такого счастья.

Тина Браун — молодая, красивая, удачно вышедшая замуж женщина, владелица самого мощного журнального концерна в мире. По крайней мере так думала о ней Топаз Росси. Тина оставила Оксфорд, занялась редакторским делом, и тираж каждого журнала, который она лишь удостоила взглядом, удваивался. Сейчас Тина возглавляла «Ванити фэр» — она превратила издание в коктейль из броскости и основательности, благодаря чему журнал выглядел привлекательнее «Космополитэн», если такое вообще возможно.