Карибский сувенир

— Что за черт! — ругнулся он и взглянул на акустика. — Ну-ка, Витя, тюкни ее!

Громадный, весь налитый силой и здоровьем, дядя Витя неторопливо подошел к акуле, окинул ее взглядом, потом, взяв в одну руку, осмотрел кувалду, занес ее над головой и — рраз! — со страшной силой грохнул кувалдой по… палубе. Головка дубовой кувалды развалилась на три половинки, раскололась, как гнилой орех.

— Поосторожнее! Всю палубу разобьешь! — забеспокоился Петрович, увидев в палубном настиле глубокую вмятину. — Опять же имущество губишь…

— Так подержи ей голову, — огрызнулся дядя Витя, хватая другую кувалду, — а то крутит, мотает башкой туда-сюда.

Следующий удар пришелся прямо по акульему темени.

— Аж слюна из нее брызнула!.. — удовлетворенно сказал боцман. — Ну-ка, что у тебя там в пузе?

В акульем пузе оказался препорядочный кусок того самого тунца, голову которого мы только что бросили в океан. Тунец и небольшая рыбешка, которая была насажена на крючок яруса. Маленькая рыбешка испортила акуле весь этот день…

Вскоре на ярус попался второй марлин. На этот раз белый. Очень красивый, с острым, как штык, носом и прекрасными очертаниями стремительного тела. Он был небольшим, всего пятьдесят килограммов весом. Через полчаса на крючках оказались еще три таких же белых марлина. Как видно, шли они все небольшой стайкой и пересекли линию яруса. А тут уж трудно было удержаться, чтобы не проглотить по рыбешке, повисшей в прозрачной воде.

На этом и окончился наш первый ярус: пять марлинов, несколько макрелей и три акулы. Улов неплохой. А главное, мы выяснили, какая рыба водится здесь и какой примерно улов могут взять в этом районе промысловики.

Вечером Жаров нарисовал на своей карте узенькую черточку с красными флажками по краям, изображающую наш первый ярус. Под черточкой написал, каких рыб мы поймали, и поставил несколько цифр — улов в килограммах.

Скоро таких черточек-ярусов на карте будет много. Черточки с указанием разведочных уловов помогут промысловикам ставить свои ярусы в тех местах, где есть рыба.

После первого яруса жизнь стала интереснее. Теперь очень однообразная и поэтому быстро надоедающая работа на станциях стала перемежаться с ловом рыбы.

Почему-то от работы с ярусами у берегов Бразилии я ожидал каких-то океанских сюрпризов — встреч с новыми, ранее незнакомыми рыбами. Но рыбы, попадающиеся на крючки, были самые обычные — все те же марлины, акулы-быки и бульдогообразные макрели. В общем, такие же обитатели океана, с которыми нам уже не раз приходилось знакомиться в районе Африки в предыдущих рейсах.

— Подожди, — утешал меня Жаров, — это только начало. Вот подойдем поближе к Бразилии, там обязательно что-нибудь интересное на крючок зацепится…

А Бразилия была уже совсем недалеко. Однажды над нашим теплоходом трижды пролетел бразильский патрульный самолет с изображением краба на зеленом фюзеляже. И с утра до позднего вечера разносятся по теплоходу мелодии очень хорошо запоминающихся самбо: Бразилия готовится к карнавалу.

Раз в год вся страна в течение трех суток поет и танцует. Поют и танцуют все — от чистильщика обуви до министров. К карнавалу долго готовятся; газеты, журналы, телевидение, кино, радио — все работает на карнавал. Рано утром приятный женский голос задает радиослушателям вопросы: «А ты готов к карнавалу? Какие самбо ты умеешь танцевать? В каком костюме выйдешь на улицу родного города?» Радиостанцию города Форталезы сменяет сочный мужской голос: «Говорит радиостанция Ресифи-Пернамбуку!» Тотчас каюта наполняется нежнейшей экзотической мелодией, и все тот же голос спрашивает у нас, у всей своей громадной страны: «А ты разучил новое самбо?» И снова — мелодии. Один танец сменяется другим, другой — третьим.

Иногда ритм танца неожиданно прерывается, и в эфире разносится встревоженный, торопливый голос.

— О чем это он? — спрашиваем мы нашего судового полиглота Валю Брянцева. — Что у них там случилось? Никто не хочет разучивать самбо «Моя крошка хочет танцевать»?

— Нет, совсем не то… Французская эскадра… миноносцы, авианосец… приближаются к территориальным водам, к берегам Бразилии, — морща лоб, неуверенно переводит Валентин.

Ах, вот в чем дело! Только вчера об этом уже передавало московское радио: бразильцы арестовали в своих водах французские суда, ведущие хищнический лов лангустов, и теперь им на выручку спешат французские военные корабли.

— Может быть заваруха, — комментирует Валентин, закуривая сигарету. — Бразильцы готовят свой флот, стоящий в Ресифи, к встрече…

Все может быть… А пока тревожный голос умолкает, и в каюту опять врывается огненный вихрь звуков очередного танца.

Разрез, станции и ярусы. Ярусы, станции и разрез. И еще — мелодии самбо из веселых городов Ресифи или Форталезы. Вот так и бегут наши дни по волнам беспокойного синего Атлантического океана. Вот так и бегут дни: душные, жаркие. Тропики и качка… Во время качки любопытные волны как бы стараются заглянуть в иллюминатор, и поэтому его приходится завинчивать наглухо… Но стоит его закрыть — температура в каюте подскакивает до плюс тридцати трех градусов… И влага. Мокрые простыни, сырая, тяжелая, сплющенная блином подушка… В общем, тропическая экзотика. По ночам от влаги и духоты мучительно болят и затекают руки, ноги. Просыпаешься, щиплешь, трясешь руки и не чувствуешь их… Потом застоявшаяся кровь с болью тысячи иголок, вонзившихся в мышцы, начинает пульсировать в кровеносных сосудах, и до самого утра руки ноют тупой болью. Душно, влажно. Вентилятор уже давно надорвался, перегорел. И теперь уныло раскачивается из стороны в сторону на столе: чтобы не упал, я привязал его веревкой к вбитому в переборку гвоздю.

Ярусы — через день. Через день мы поднимаемся в четыре часа утра и целый день до вечера медленно и безропотно поджариваемся на палубе, в лучах раскаленного солнца. Теперь мне совсем нестрашно попасть в ад на горячую сковороду — в аду грешники только и делают, что поджариваются; мы же, обмываемые расплавленными лучами с ног до головы, не только поджариваемся, но к тому же и работаем. Солнце… Ух, какое оно тут беспощадное! От него нигде не спрячешься, никуда не убежишь… Оно отражается миллиардами маленьких солнц от воды и опаляет влажным жаром наши лица, тела… От яркого света в глазах будто стекло битое насыпано. У многих матросов растрескались, кровоточат пересохшие от жары губы. Улыбаться и то больно. Поэтому на палубе совершенно не слышно смеха.

Солнце раздражает людей, утомляет нервную систему. Матросы, механики, задыхающиеся в синем едком чаду, стали раздражительными, грубыми. Все мы люди северные, и очень трудно привыкнуть к таким щедрым солнечным ваннам…

Ярус. Гудит машина, отмеряя километр за километром выползающую из океана хребтину. Подъемник вытягивает из воды ярус, поводцы, поплавки, вешки и то небольшую акулу, то злую макрель, то тяжелого, грозящего нам своим толстым крепким бивнем марлина.

А это что? Кто там такой, окрашенный в небесно-голубой цвет, крутится, бьется в воде? Что-то интересное, новое. Ну-ка, боцман, ну-ка, дорогой Сергей Петрович, подтягивай поводец! Багор впивается в рыбье тело, и мы выволакиваем из воды длинную, тонкую, с ярко-голубой спиной акулу… Она так и называется «голубая». Действительно, как будто полоска неба упала на шершавую акулью спину да так и осталась на ней навсегда. Акула вяло, безвольно шевелит плавниками, белое ее брюхо, дряблое, как старческие щеки, вздрагивает и колышется. Акула как-то неохотно, лениво грызет палубу и смотрит на нас скучным, унылым взором. Боцман быстрыми ударами длинного ножа отсекает хищнице голову и передает стармеху. Тот, уединившись в сторонке, поранив пальцы об острые, будто бритвы, зубы, вырезает из нее челюсть. А потом подвешивает на солнце сушиться. И я вспоминаю о ребятишках-школьниках — это для них старается, не жалеет своих пальцев дядя Толя…

Иногда нас навещают дельфины. Грациозно изогнув свои спины, украшенные острым треугольным плавником, они плавают около теплохода, показывая время от времени свое мастерство управлять телом в воде и воздухе.

Среди них есть замечательнейшие акробаты! Вот один из дельфинов, разогнавшись, выпрыгивает из воды на два-три метра в воздух и почти без всплеска, ласточкой ныряет в волну. А другой, стройный, блестящий, сделанный будто из черной резины, выскальзывает из воды и делает в воздухе нечто вроде сальто. Поодиночке и группами дельфины подпрыгивают в воздух навстречу солнцу и голубому небу. Подпрыгивают и делают над водой разные фигуры — то шлепаются в океан боком, то солдатиком — хвостовым плавником вниз… Мы с завистью наблюдаем за их игрой. Нам бы тоже понырять, поплавать! Но нам нельзя — в воде шныряют акулы, и капитан беспокоится за наши жизни…