Карл, герцог

И Гвискар оценивающе покачал в руке шкатулку слоновой кости.

«И вот теперь я вижу, что этот твой Виктор – настоящий счастливчик. Но что тебе Виктор? – продолжал Гвискар. – Я ведь твой освободитель, верно? Выходи замуж за меня.»

Моя мать потом призналась мне, что чуть было не сказала Гвискару «А почему бы и нет?» Но в это мгновение дверь распахнулась, ударив Гвискара по спине так, что тот против своей воли сделал два поспешных и неловких шага вперед, и на пороге появился Виктор. Он тоже был окровавлен, в его руках была изрубленная адарга – арабский щит, очертаниями повторяющий сердце – и длинные железные щипцы, хранящие следы чьей-то проломленной головы.

Со звериным рыком Виктор обрушил щипцы на затылок Гвискара, но освободитель моей матери был быстр, как полоз. Спустя несколько мгновений, которые не сообщили моей матери ровным счетом ничего о происходящем, щипцы Виктора оказались в противоположном углу комнатенки, а сам он, подвывая, тряс ушибленной кистью.

«Ты не понимаешь шуток, Виктор, – сказал Гвискар, кошачьими шагами огибая своего нечаянного противника и направляясь к двери. – Я никогда не стал бы между незнакомой женщиной и незнакомым мужчиной, которые связаны клятвой.»

«Извините его, господин», – бросила моя мать в спину Гвискару, но того уже и след простыл. Только на пороге осталось лежать, чуть шевелясь от легкого низового ветерка, «зерцало мыслей».

Потом моя мать с Виктором бежали в горы, подступавшие с севера к той крепости, которая, как я уже говорила, называлась Велес Красный. Когда они наконец смогли позволить себе отдых в крошечной пещере, Виктор поведал моей матери свою историю.

Изгнанный Жануарием из приюта святой Бригитты, он хотел поначалу вернуться на родину, в Германию, но случайно повстречал на дороге дервиша. Старый хрыч напоил Виктора дивным вином суфизма и ласково расспросил, кто он и откуда. Узнав, что Виктор работал на Жануария, дервиш радостно воскликнул, что ему нужен именно такой помощник – осведомленный во многом, молчаливый во всём. Дервиш церемонно представился Разбивающим и Создающим и заявил, что ищет службы у достойнейших людей Гранады. Виктор нашел его предложения заманчивыми (тем более, что в душе его забрезжила надежда вновь повстречать мою мать и Жануария, чтобы отомстить им за все обиды). Итак, Фатар оказался на службе у Зегресов, а Виктор – на службе у Фатара.

Прошло несколько лет и тело моей матери попало в лапы Зегресов. Виктор, который пользовался у Фатара определенным доверием благодаря тому, что раскрыл своему хозяину многие секреты приюта Святой Бригитты, смог наконец подобраться к шкатулке моей матери и поговорить с нею.

В это время Зегресы вдруг начали погибать один за другим и Фатару стало совсем не до шкатулки. Но когда Виктор осмелился влезть в святая святых фатаровой колдовской кухни, проклятый волхв оказался тут как тут. Он сказал, что Виктора убьют темнота, сырость и экзотическая флора. И всё случилось бы именно так, если бы не нападение Гвискара. Благодаря смерти Фатара многое в Велесе Красном переменилось. Душа моей матери упорхнула из шкатулки в родное тело, а черная лиана, медленно-медленно оплетавшая по колдовскому наущению Фатара горло прикованного к стене Виктора, рассыпалась в пыль. Он обрел свободу, схватил пыточные щипцы, устроил в своём узилище жуткий грохот и когда вбежали перепуганные стражники, убил их, как авгур убивает непослушных священных цыплят, ибо любовь к моей матери придала ему сил и мужества.

«Послушай, или мне показалось, или…» – перебила его моя мать, запуская руку за пазуху. Подсвеченные оранжевыми сполохами костра, в «зерцале мыслей» отражались слова: «Я, Исидора, клянусь, что стану доброй супругой Виктору, ибо страстно желаю этого».

«Моя клятва изменилась…» – сказала моя мать. «Твоя клятва изменилась…» – эхом отозвался Виктор. Их губы встретились, мать ощутила крепкую ласковую ладонь Виктора под своими одеждами и, как сказано, «Велика была радость королевы при виде Тристана.»

Едва ли не впервые в жизни моя мать почувствовала себя счастливой. Но на рассвете случилось странное. Моя мать словно бы впала в беспамятство, а вышла из него запыхавшаяся, взмыленная, как скаковая лошадь, и вконец измотанная. Помрачневший Виктор рассказал, что она безудержно плясала, не замечая ничего вокруг. «Я подумал бы, что ты одержима бесами, если бы не знал, что всё дело в шкатулке.» «Ах, да! Она ведь в руках у Гвискара!» – воскликнула моя мать.

Они повздыхали так и этак, а потом решили идти с повинной к Жануарию. Это был единственный человек, который, как они справедливо полагали, во многом подобен Фатару и сможет им помочь.

Приют святой Бригитты казался покинутым. Сухая глина в воротах была истоптана десятками копыт, во дворе перешептывался с песком обрывок зеленого женского шарфа, нигде не было ни души.

«Жануарий! – что было мочи закричал Виктор. – Господин!»

Нет ответа.

«Я хочу пить», – сказала мать и они подошли к колодцу. Но деревянное ведро, отпущенное на всю длину громогласной цепи, вернулось наверх лишь с парой пригоршен праха.

«Колодец высох», – обескураженно развел руками Виктор.

«Полагаю, не без твоей помощи, – грустно вздохнула мать. – Ты ведь не станешь отрицать, что поведал Фатару то, о чём следовало бы молчать? Впрочем, что уж теперь…»

В этот момент в висках моей матери вновь застучали барабаны и настойчиво потянули её в танец. Но, в отличие от всех прошлых раз, она не до конца вошла в исступление и не забыла себя. Прошипев сквозь сцепленные зубы проклятие, она мертвой хваткой впилась в руку Виктора. Перед её глазами кружились лепестки маков, но сквозь них она смогла разглядеть приближающийся человеческий силуэт.

«Прости, Исидора. Это, надеюсь, твои последние муки. Прежде, чем лечить, я должен был испытать тяжесть твоих цепей», – услышала мать сквозь перезвон струн. Сразу же вслед за этим приторная музыка оборвалась и она, полностью обретя власть над собой, увидела Жануария со всей той же злосчастной шкатулкой в руках.

Моя мать и Виктор, не сговариваясь, упали на колени и молили его о прощении. Разумеется, Жануарий не отказал им в своей снисходительности, ведь всё теперь осталось в прошлом, а приют святой Бригитты был обречен не только малефициями Фатара, но и черной неблагодарностью Абенсеррахов, которые могли вернуться в любое мгновение.

Это они узнали чуть позже, когда сидели в патио и допивали бурдюк кислого молока, оставленный свитой Королевы перед отъездом. Да-да, Жануарий сказал им, что ещё вчера здесь была Королева, которая заезжала в гости по старой памяти. «Ну и как поживает её сын?» – спросила моя мать. «Лучше всех, – улыбнулся Жануарий. – Творит птиц, ссорится со шмелями, дружит с волшебным псом.»

А потом Жануарий раздробил невидимую цепь, которой моя мать была скована с танцовщицей из слоновой кости. И, раздробив, сказал: «Ну вот, последнее стоящее исцеление. Теперь гожусь только на то, чтобы глотать шпаги по балаганам, да бааловых мух разгонять.» Шкатулку он оставил моей матери на память, и они расстались навсегда."

Глава 24. 5 января, воскресенье

«Держу пари, что я ещё не умер»

О.Мандельштам

1

Когда фамильное серебро чернеет – позади некий исторический период, который был забит делами настолько, что ты даже не замечал, как оно чернело.

Снег почернел за одну ночь, будто дело было не в январе, а в марте. Вдруг (ох уж это «вдруг», в котором все катастрофы и все стоящие изобретения) вдруг стало так тепло, что Карла всё утро подмывало распустить войско.