Карл, герцог
Шрифт:
– Врешь! Приговариваю тебя к вечному холоду! – распорядился беспощадный Кукулус.
Пиччинино снова оказался в ледяной воде. На пятый раз испуг кондотьера достиг наивысшей точки и началось извержение. Сквозь все поры кожи пошел смолистый гной. Из глаз хлынули горькие, жгучие слезы. Из ушей и горла – черная, зловонная кровь. Из поясничной чакры – особо тяжелые фракции кондотьерской кармы. Из лингама – застоялое семя.
Деревянные половицы, на которые попадали ядовитые выделения Джакопо, шипели и обугливались.
Кукулус увидел, что его работа закончена и от него более ничего не зависит. Он предоставил пациента самому себе и пошел утешать Силезио.
– Вот и всё, молодой человек. Кормите его первое время только вареной капустой
Силезио бросился к Кукулусу с поцелуями, но доктор с мягкой улыбкой попросил вознаграждение деньгами и удалился.
Джакопо действительно встал на ноги через неделю, хотя уже на второй день категорически отказался от «отрубей» и потребовал свинины, да пожирнее.
С Джакопо сошла вся старая кожа. После линьки он даже несколько посвежел. Было лишь одно неприятное обстоятельство: яд всё-таки успел оказать своё разрушительное воздействие в области раны и Джакопо стал функциональным импотентом. Но Силезио не бросил своего возлюбленного. Они немного погрустили, а затем поменялись ролями, чем и внесли свою лепту в жизнеутверждающий пафос итальянского гуманизма.
Разумеется, официально оба покушения на Джакопо были списаны на происки миланского герцога. Патриотическое воодушевление венецианских нобилей и даже низкородных пополанов не знало границ. Армия была оснащена всем самым лучшим и дорогим. При выступлении в поход Джакопо и его верному другу подвели чистокровных арабских жеребцов – подарок Венеции своим героям.
Первое сражение Джакопо блистательно выиграл – миланцы рассеялись и бежали, ослепленные блеском доспехов, оглушенные ревом труб и грохотом артиллерии. Второе сражение за мост Арколи-виа-По Джакопо свел вничью – ветхое сооружение не выдержало веса броненосных авангардов двух армий и провалилось в реку к огромному облегчению остальных. Третье сражение Джакопо выиграл по геополитическим итогам. Руководствуясь оперативной аксиомой о ключевых позициях, он занял несколько высоток вокруг флорентийского лагеря и тем вытеснил неприятеля из оспариваемой долины с развитым подсечно-огневым земледелием.
На большее Пиччинино не хватило. Он вновь оскотинел, начал зверствовать в захваченных деревнях и тайно изменять Силезио со шлюхами при посредстве примитивных инженерных приспособлений. Фортуна отвернулась от венецианской армии.
В четвертом сражении флорентийская пехота под водительством нового канцлера Синьории Бартоломео Каза, при котором Никколо и Франческо Риарио состояли комиссарами, плотными колоннами атаковала рыхлый кондотьерский строй. Недавний дождь и болотистая местность помешали Джакопо использовать преимущества конницы, да он и не пытался этого сделать. Пиччинино бросил своих людей на произвол судьбы и бежал в соседнее герцогство Модена. Силезио еле удалось его догнать.
В бедной Модене их приняли радушно – генуэзцы безнаказанно грабили герцогство и городу требовался человек с хорошими организаторскими способностями. Неудачу Пиччинино с легкостью списали на погоду и всемирно известную трусость венецианцев. Мучения Джакопо от предательской стрелы и его чудесное исцеление значили много больше.
В Модене Пиччинино задержался аж на два года, а потом переметнулся в Сиену.
Все предшественники Пиччинино, кроме его отца, не отличались особой принципиальностью. Но только Пиччинино возвел беспринципность в ранг основополагающего принципа своей житейской философии. Он прославился как неутомимый и неуловимый оборотень, способный иногда выиграть кампанию, но со всей неизбежностью проваливающий войну. Зато Пиччинино всегда довольствовался вполне скромным вознаграждением и, вдобавок, иногда исчезал, не дождавшись окончательного расчета по контракту. Это позволяло работодателям сэкономить свои активы.
Среди наемников Пиччинино пользовался ещё большей популярностью. Во-первых, он служил символом кондотьерства,
своего рода культовой фигурой наравне с Сан-Себастьяном. Во-вторых, все знали, что у Пиччинино почти не бывает потерь – всем маневрам кондотьер предпочитал отход и организованное отступление, а всем полководческим стилям – тактику выжженной земли, «борьбу с неприятельской базой войны», как он поучал своих лейтенантов.Поэтому-то Джакопо Пиччинино и его верный друг Силезио Орсини попали в фавор к Его Святейшеству и стали официальными ревнителями дела Христова во главе всего католического воинства Италии.
Потом была встреча с Карлом и перипетии крестового похода. Джакопо собирался раз и навсегда отоварить свой невиданный взлет к папскому престолу. Он заручился поддержкой всех недоброжелателей Бургундии и заломил астрономические цены. Он был готов заработать свой миллион и вместе с Силезио осесть в уютной вилле на берегу Эгейского моря.
Всему помешали гибель Карла и воскрешение Карла. В тот день, когда крестоносцы сражались даже не за жизнь, а за Идею в родосской гавани, Пиччинино очухался от эпилептического припадка только к вечеру. Что-то в нем изменилось, как после процедур доктора Кукулуса, но объяснить что именно кондотьер не брался. Ему донесли: граф, о Пречистая Дева, жив, а Йыргылман-паша, чёрт побери, разрублен графом от темени до седла.
Пиччинино оставалось только действовать. Он с неизъяснимым наслаждением поучаствовал в истреблении турок, а после отвел своих людей в глубь острова. Там они заготовили прорву провизии, а через три недели явились в крепость госпитальеров на переговоры. Пиччинино знал: Карл никогда не отважится переступить через своё благородство и не прикажет казнить безоружного. Кондотьер хотел выторговать за провиант возвращение в Италию и забвение всех «недоразумений».
– Граф Шароле и его люди отбыли домой, – Жермон д’Авье смотрел на Пиччинино неприязненно, но без ненависти. Кондотьер мог быть полезен госпитальерам как человек, владеющий дипломатическим языком и этикетом Порты. А без хорошего дипломата будет невозможно спустить на тормозах эту сумбурную кампанию. Бургундам-то хорошо – погеройствовали и смылись, а родосским рыцарям здесь ещё жить.
– Как это – отбыли? – Пиччинино покосился на трофейные корабли, которые по-прежнему стояли в строительных лесах. – То есть посредством чего отбыли?
Жермон имел вкус к эффектам:
– Природа крестовых походов чудесна, Вы разве не знаете?
– Знаю, – Пиччинино поджал губы. – И всё-таки.
– В день, когда мы изжарили и съели последнего гуся, на Родос пришли корабли Альфонса, герцога Калабрийского. Мы все считали его погибшим, но в действительности на его долю выпало фантастическое везение. Он разграбил половину Пелопонесса и улизнул прежде, чем на юге Греции появился лично Мегмет с остатками армии, которую он вел домой от Белграда. Альфонс привез столько фруктов, овечьего сыра и баранины, что солдаты играли апельсинами в снежки, а из мяса лепили турок и рубили им головы. Бургунды как дети, Вы меня понимаете. Граф Шароле на радостях посулил Альфонсу орден Золотого Руна, а Вас обещал в следующем крестовом походе изловить и публично высечь.
– Вот как? И скоро новый поход?
– Лет через сто, я полагаю.
Пиччинино ухмыльнулся. Жермон понял, что кондотьер готов говорить о делах.
– Бросьте, Джакопо, что Вам до графа, которого Вы никогда больше не увидите? У меня к Вам предложение.
В Арль крестовое воинство входило с помпой. У моста через Рону городской магистрат устроил торжественную эксгибицию: Христос промеж двух распятых разбойников; Аристотель в окружении двенадцати Добродетелей, бичующих двенадцать пороков; наконец, кое-что интересное: нимфы и наяды, как они есть, нагие, дивных форм, словно бы случайно вышедшие к мосту и замершие в ослеплении перед красотой жеребцов: паладинов и их жеребцов.