Карл, герцог

В Дижоне Луи узнал, что Карла всё ещё нет. Осада Льежа затягивается, всё затягивается петлей на поди сейчас разберись чьей же шее, и Карл рискует зазимовать во Фландрии. Карла нет дома. А Изабелла есть.

11

Измена. От «измены» необходимо воздерживаться в описании того, что происходит между мужчинами и женщинами. «Это измена!» – пусть лучше так выражается одноглазый генерал из авантюрного романа. Это ей-Богу несерьезно, когда человек, небеса которого рухнули, а звезды погасли, хрипит, возбужденно перезаряжая пистолет: «Она мне изменила!». И, между тем отмечалось, что благороден тот, кто не скажет при блеске молнии: «Вот она, наша жизнь!»

12

Что думала Изабелла, когда втихаря любилась с Луи? Что ей это в общем-то не нравится. Что ей это в общем-то нравится, но совсем в другом смысле.

Что ей не нравилось: Луи улыбается иногда, уже потом.

13

К счастью, никто никого не использовал. В том смысле, что никому от всего этого блуда не было пользы. Ни ей, ни ему. Несмотря на тысячу «но», то было приятно. Но ведь это нельзя назвать пользой – всякий знает, что приятно можно сделать себе тысячью безопасных способов. Поголодать, а потом наесться. Отсидеть нудную пьесу, а потом изругать её в обществе тех, кому она глянулась. Или вот сплетни, мастурбация, подачки нищим, протекция смазливой молодежи. Можно петь, если умеешь, купаться в молоке, мчаться во весь опор с вершины холма, пьянствовать, жечь что-нибудь. Это будет приятно, и совсем не нужно для этого совращать жену сюзерена или рогатить мужа с его же правой рукой, приятелем, советчиком.

Итак, зачем они это делали, по большому счету непонятно. Изабелла оправдывала это соображениями квази-даосского вида. Наподобие «Так случилось, а значит это следствие естественного порядка вещей». Луи чем-то вроде любви к герцогу. Это такая любовь – что-то вроде знакомства через одну рюмку. И ещё тем, что спать с герцогиней это почти такое же в его положении безумие, каким была для Карла вот та история с белобрысым ангелом из Меца. Луи нравилось знать, что безумие герцога Карла по плечу ему, смерду.

14

По поводу истории с Мартином у Луи было особое мнение.

Когда всё происходило, являлось, жглось и Мартин был ещё жив, Луи не замечал ничего. О скандале он узнал едва ли не последним. Он был изумительно слеп, глух и отвлечен в то лето. И не мог себе простить. Это Луи! – полагавший, что знает Карла (которому он же ещё объяснял, из какого места девочки мочатся и почему это не то самое место) так же скучно и хорошо, как рука знает ногти. Это было как оскорбление. И когда Карл в терновом венце с жемчужными плевками на бархатном кафтане, словно герой, вальсирующий под шелест прибоя, под плеск осуждающего одобрительного ой-ой, двинулся на замок Шиболет, Луи признал, что должен воссоздать правду, или то, что было бы даже полнее, правдивее самой правды, во что бы то ни стало. Так наливалось соком особое мнение Луи.

Для себя Луи называл бытийную канву тех событий «немецкой пиэсой». Прошел месяц, пока из какофонии, подвергнутой дознанию Луи, показались хвостики и лесенки стройных адажио. Пока соколы, живые и нарисованные, нестройный бабский лепет и скрипучие двери Лютеции, рассказы слуг и мыслительная кинохроника тех деньков не запели циничную следовательскую баркароллу. А потом, полгода спустя, какофония, вылущившись из кокона фактов и домыслов, превратилась в полифонию плотской любви, страстей и смертоубийства. А Карл с Мартином были вписаны двумя полуобнаженными эллинскими коапулянтами в редкое издание для взрослых, состоятельных и чуть седых натуралистов с гонорейными катетерами, спрятанными в шляпах – книжонку, единственно интересную тогда Луи.

Гельмут и Иоганн позавидовали бы успеху Луи. Быть может, когда они покидали Дижон, в их головах звенела не менее кристальная ясность, чем та, что обрел Луи. Но где им было до того, чтобы рыдать над ней. Когда дознание Луи было в самом разгаре, он даже начал дневниковствовать. Это вольтерьянское занятие, правда, ограничилось одной-единственной записью, беременной очаровательным романом. «Всё ясно», – написал Луи.

Глава 12. Луи

«Без

довольных оснований никто лишен любви быть не должен.» Андрей Капеллан

1

– Вот. Греческий роман. Про любовь, – Карл подсунул Луи книжку и самодовольно подбоченился.

Луи скептически пожал плечами. Тоже мне, зрелый герцог просвещает неотесанного родственника.

– Читай, чтобы не оскотинеть, – ухмыльнулся Карл, но уходить не уходил.

– А скоты они что, по-твоему, не знают что такое любовь? Они что – просто скоты и всё? – подначивал Луи.

– Почему, знают. Они знают что такое семья, что такое любить своих детей, кровников, очень хорошо знают, как это – любить готовить пищу, любить без промаха стрелять в цель, лепить, музыку, плавать. А всё остальное – не знают.

– Ну ладно, а ты сам знаешь, что там за «остальное»? – Луи листал книжку в поисках картинок. Дискуссия его не заводила.

– Я – да, – заявил тогда Карл, всё больше из пижонства.

Соврал и не усовестился. Это было за десять лет до переговоров в Перонне. До сих пор инертное любопытство Карла в отношении ответа на этот вопрос вращалось на холостом ходу, как точильный круг с оборванным шкивом.

2

К моменту "И", моменту Изабеллы, Луи было под сорок. Тот самый возраст, когда в любви уже наплевать на взаимность, а в сексе на любовь. Когда в тексте уже не ищут трюизмов, «случаев», описаний значительных людей и скрытых указаний на то, как жить и зачем.

В том возрасте, когда в общем-то уже не читают, а пишут, перелистывая страницы (одни), или спят с открытыми глазами (остальные). Луи, переросток среди пажей и прихлебателей, подозревал, что зажился в ослиной шкуре правой руки герцога, костюмирующей роль сопровождающего герцога бабника с готовой остротой на кончике языка. А также и роль карманного зеркальца, в которое граф, может, посмотрится, если у него будет охота, а может и нет.

И шкура, и роль тесны для тридцати семи. Такой себе гроб, сделанный по неправильно снятой мерке. Камзол, разъезжающийся под мышками. «И, что противно, – признавался себе Луи, – если намекнуть на это Карлу, он покрутит пальцем у виска и утешит: „А с чего ты взял, что роль герцога лучше?“ и будет по-своему прав.» Впрочем, есть более действенные виды намеков, чем словесные. Например, спать с его женой.

3

Двухэтажный дом, какие умеют строить только во Фландрии, ловко вброшен игральной костью в живописный пейзаж, где мне особенно любо зреть игру пестроцветных флажков и многих рыцарей, в нагрудниках и без, в рембрандтовских позах и вне их – сидят, расхаживают, распекают оруженосцев, бранятся, назойливые и кичливые, истинные бургунды. Ставни распахнуты, на втором этаже их говор слышится умягчённым и обнадёживающим: кампания в самом разгаре, родные замки вполне успели позабыться, о зимних квартирах думать в июле рановато, кого-нибудь да подымем на пики.

Герцог сидит за обеденным столом, благостный. С первого этажа тянет мясушком, вместе с ним, деликатно принюхиваясь, как бы вздыхая, размышляет о еде Филипп де Коммин. Герцог, не поведя бровью при очередном пушечном «бумм», по-отечески преломляет большую белую хлебину. Хлеб, вино, поцеловать его, что ли?

4

Когда Льеж был взят и, подожженный от одиннадцати ворот, противоистекал встречь ленивому фландрскому дождю дымом, искрами, сажей, Людовик и Карл – Исав и Иаков, Фобос и Деймос, Иов и Иона – стояли рядом, едва ли не обнявшись, на первом подвернувшемся под ноги холме и слезящимися от въедливой гари глазами смотрели на славное увенчание трудов своих. Людовик сокрушался по недвижимому имуществу, гибнущему необратимо и в изобилии. Карл, который сжигал целый город первый раз в жизни, чувствовал себя обманутым и оттого веселился как мог, скрывая разочарование.